Хаим Граде - Безмужняя

Калман снова заскулил, что жена его не из Новогрудка и зовут его Калман Мейтес, а не Калман-баран. Но вся ватага яростно нападает на него: если он не разведется с этой своей новогрудской женой, пусть лучше на биржу не заглядывает. Им не к лицу, чтобы о маляре говорили, что он тряпка! Пусть идет он, тряпка, на кладбище, на синагогальный двор к попрошайкам! «Пошел вон отсюдова!» — кричат они по-русски, и Калман отступает, как перед стаей волков. Он скрывается в ближайшем переулке, подымает глаза к небу и бормочет помертвелыми губами:

— Владыка мира сего, ведь я еще больше отлучен, чем полоцкий даян!

Он застывает у красной церквушки за каменной оградой, глядит, глядит, но вдруг спохватывается: с чего это он смотрит на крест? Не хочет ли он, упаси Боже, креститься? Калман отворачивается и замечает, что стоит в Гитки-Тойбином переулке, где живет реб Ошер-Аншл, раввин по разводам. «Если бы она дала мне развод, я был бы спасен», — мелькает у него в голове. Он крадется вдоль стены, точно опасается, что реб Ошер-Аншл услышит его мысли и окликнет в окно, чтобы развести с женой. Нет! Нет! Вдовцом он уже был, а разведенным быть не хочет!

По переулку торопливо проходит младший шамес главной синагоги с шестами для хупы на плече. Калман хватает его за локоть: вот как? Его таки приглашают на свадьбы?

— Кто вы? — сердито спрашивает его маленький чернявый Залманка.

— Я — Калман Мейтес. Тот самый человек, которого вы погубили, женив на агуне.

— Это вы меня погубили, а не я вас! — подпрыгивая, бросает ему в лицо Залманка. — Вы из меня ведрами кровь цедили! Я лично вынужден был расклеивать на синагогах решение ваада против полоцкого даяна. Слава Богу, что этим обошлось и меня снова приглашают ставить хупу.

Перед битым младшим шамесом Калман все же не может смолчать. И он обрушивает на него всю накопившуюся горечь и ругает его теми же словами, которыми его самого вчера утром обзывала Мэрл, а сегодня — маляры на бирже:

— Вы трус, ничтожество, тряпка, а не мужчина! Вам дали пощечину в городской синагоге, а вы еще расклеиваете объявления против себя самого!

— Тряпка вы, а не я! — смеется над ним с издевкой Залманка, — даже агуна, которая вас раньше заманила, хочет теперь от вас отделаться, хочет развестись с вами.

— Вы лгун! — надвигается на него Калман с палкой в руке.

— Что такое? Вы ударите меня? Если вы меня пальцем тронете, я вам устрою черную хупу. — Залманка снимает с плеч шесты. Все знают, говорит он, что на заседании раввинского суда реб Лейви Гурвиц упрекал полоцкого даяна в том, что сама агуна уже жалеет о своем замужестве, а полоцкий даян возражал, что он не раскаивается и не позволит агуне развестись с мужем. «Так кто из нас двоих тряпка?» — спрашивает Залманка, вскидывает шесты на плечо и пускается наутек.

Калман чувствует, что у него рябит в глазах, а ноги заплетаются, точно он сегодня напился сильнее, чем вчера. Он ощупывает палкой булыжники под ногами и качает головой: нет, нет, ни единого дня нельзя ему быть с ней вместе!

Однажды на кладбище Калман видел, как привезли отрезанную ногу еще живого человека. Могильщики знали, что никто из провожающих не допустит, чтобы в могилу их близкого положили чужую часть тела. Поэтому они дождались, пока привезут одинокого нищего, чтобы в его могилу на бесплатном участке закопать эту ногу. Но единственный родственник, провожавший покойного, тоже нищий, поднял шум. Калман помнит, как могильщики убеждали его, что ему надо радоваться, а вовсе не скандалить. Ведь после восстания из мертвых покойный будет единственным в своем роде: у него будет три ноги, и он будет получать больше милостыни, чем другие.

«Я тот бедняк без родни, которому подкинули чужую отрезанную ногу: мужнюю жену подложили в постель мою», — бормочет про себя Калман и бродит по улицам, неприкаянный и разбитый; лишь когда наступают сумерки и живот у него сводит от голода, он отправляется домой. Он знает, что у него не хватит сил собрать свои вещи и уйти.

Когда он приходит домой, на улице уже темно и на столе, как вчера, горит лампа. Мэрл у плиты готовит ужин. Калман ставит палку в угол и спрашивает, что она сегодня приготовила.

— Твое любимое мясо в свекольном рассоле.

— Я не люблю мясо в свекольном рассоле, мне нравятся легкие с клецками и тушеное мясо с мелкой картошкой, — произносит он разочарованно.

— Завтра я приготовлю легкие с клецками и тушеное мясо с картошкой, — спокойно отвечает Мэрл. — Иди умойся перед ужином.