Александр Горшков - Отшельник. Роман в трёх книгах

— А какой враг в этой борьбе самый коварный и страшный, отче?

— Тот, что победил Адама: гордость, за которой стоит сам дьявол. Поэтому на монаха вообще, а отшельника в особенности он нападает с яростной злобой. Ведь тому, кто уходит из мира, уже не на кого пенять, перед кем-то оправдываться. Перед кем? Ты и твой старец: больше нет никого. Подчинение старцу должно быть беспрекословным, иначе уход из мира теряет всякий смысл. Как ты можешь признавать свои ошибки, если не допускаешь их, а другие, как тебе кажется, только напрасно осуждают? Тот, кто оправдывает себя, убивает смирение. И наоборот: человек, который искренно признается в своих ошибках, постепенно смиряется, и его осеняет благодать Божия. Человек с трудом видит собственное высокоумие, поэтому он должен относиться к другим людям как к врачам и принимать от них все лекарства для исцеления от своей болезни. У каждого человека есть в запасе лекарства для своего ближнего. Хороший врач относится к больному с состраданием и любовью, плохой — со злобой и ненавистью. Но часто именно второй бывает для человека лучше, потому что именно у такого хирурга скальпель входит глубже.

Отец Игорь долго слушал старца, впитывая его наставления, забыв о времени, усталости, тревогах. Лишь когда над входом в пещеру забрезжил рассвет, его стало клонить в сон.

— А теперь молиться пора, — сказал старец и поднялся, чтобы разбудить спавших гостей.

Раскаяние

Но те уже лежали с открытыми глазами, полными ужаса от нечто увиденного и пережитого. Курган тихонько толкнул в бок Ушастого: — Слышь, я думал, что это только мне одному приплелось…

— Меньше думай: вредно для здоровья, — не сразу откликнулся тот.

Между ними снова воцарилась тишина.

— Эй, Кирпич, — Курган толкнул теперь соседа слева. — Ты тоже видел?.. Это… Или только нам двоим?

— Не только, — чуть слышно ответил Кирпич. — Вот это да… Как говорится, сообразили на троих… Помолились перед сном…

— Нет, пока еще не сообразили… Соображать теперь надо. Что будем делать?

Никто не ответил.

— Раз всем одно снилось, то всех и спрашиваю: делать что будем? Куда дальше?

— Дальше некуда, — задумчиво ответил Ушастый. — Раз такое кино, то рвем когти.

— О том и спрашиваю: куда рвем?

— Пустой вопрос.

— Ну и ответь, если такой разумаха.

— Сам соображать должен.

— Соображлка с утра плохо варит. Гони свой базар!

— Что, говорю, думать? Раз не туда… ну, что мы видели на этой экскурсии, куда нас дед этот, леший этот одноглазый повел, — тогда только оттуда. Лично у меня возвращаться нет никакого желания…

— Кирпич, может, у тебя есть?

— Пошел ты… Ушастый, говори дело. Решать что-то по делу надо.

— Решать, говорю, нечего: идем назад. Лучше на зоне чалиться, чем там… с теми… Зона санаторием покажется, курортом…

Он неуклюже перекрестился, отгоняя от себя страшные ночные воспоминания.

— Слышь, Ушастый, а мы тут, случаем, не надышались чем-нибудь? Уж очень реальными были эти глюки… Во попали так попали! Какого лешего не послушали этого ученого попа и поперлись сюда! Думай теперь, гадай, как назад выбраться…

— Меньше, говорю, думай, — шикнул Ушастый. — Думальня разболится. Сейчас встаем…

— …идем в сортир, умываемся, чистим зубы, делаем физзарядку, стволы за плечи — и строевым шагом на зону, — Кирпич пхнул его в бок.

— А если не на зону, то туда, — он неопределенно ткнул пальцем вниз, — отправляйтесь сами. Я там…

Он не договорил. Все трое увидели, как к ним заглянул вчерашний старец и тем же ласковым голосом тихо сказал:

— Со святым утром, дети! Вставайте, Господь ждет на молитву, а потом трапеза…

— …Что Бог послал, — съязвил Ушастый, но тут же получил тычок под ребра от Кургана.

— Батя, — Курган не знал, как обо всем рассказать хозяину этих мест и этой тайны, — а где мы ночью были? Куда ты нас повел?

— Кажись, никуда не ходил. До утра с отцом о духовном говорили, старались вам не мешать: с дороги ведь, уставшие.

— «Не ходил…» А кто же за руки водил? — опять съязвил Ушастый. — А рядом еще три «экскурсовода» было: один даже с мечом в руках — такой, как в космических боевиках по телику показывают, огнем сверкает весь, лазером. Всю ночь нам перекалабродили, кошмарики разные показывали, одно страшнее другого.

Теперь Кирпич закрыл Ушастому рот и подвинулся к старцу поближе:

— Правда, бать, что это было? Мы никогда такого не видели: ни в страшных снах, ни наяву. И по телику такого не показывают. По крайней мере, я не могу припомнить. Ну, не без того, бабы приснятся, что-то вспомнится, муть разная в башку лезет, особенно с бодуна. А такого, как сегодня, не припомню… Ты, батя, как: шаришь в снах? Объяснить можешь? Среди нас нет цыганских кровей, это они по части снов мастаки.