Игорь Ковлер - Проклятие Индигирки

Его покоробило, что Маскитов сплетничал, открыв имя женщины, которая ему нравилась.

«Мы становимся хуже, – подумал Перелыгин. – В замкнутом пространстве Городка это особенно заметно».

Сейчас он ненавидел своего приятеля-гуманитария, родственную душу – Маскитов закончил филологический. Глядя ему в глаза, сказал с едкой улыбкой:

– Ошибочка. Вчера я с Раисой в ресторане до закрытия просидел, сам ее в номер отвел.

– Не сошлось у тебя что-то, Виктор Викторович, – потерял интерес к теме Колков. – Может, и к лучшему. А ты, – переключился он на Перелыгина, – Раису-то в номер, часом, не через дорогу провожал?

Перелыгин промолчал. Маскитов уперся в него растерянным взглядом. Он не мог не верить и знал, что верить нельзя. Сам видел вчера вечером Раису, выбрасывающую белый сверток на помойку. Он еще в своем уме.

– Не расстраивайся, – весело хлопнул его по плечу Перелыгин. – Говоришь, баба в простыню завернулась, умная, значит, баба.

Оставшись с Колковым, Перелыгин рассказал про Петелина.

– Надавил бы ты на прииск, боюсь, ГОК замочалит.

– Не позволю! – Колков нахмурил брови. – Помалкивай пока, пусть грузит, я с кем надо поговорю, поближе к рекорду «выстрелишь», а мы поддержим, никуда не денутся.

– Хорошо, – кивнул Перелыгин.

– Мы за грибами едем? – Колков взглянул на часы.

– А то! Только переоденусь. – Перелыгин встал. – Сиди дома, я Рощина прихвачу – и за тобой.

Они выехали на трассу. Слева потянулись пойменные луга Неры, справа сопки, прорезанные узкими долинами. Вскоре показались строения подсобного совхоза, которым командовал Тихон Матвеевич Долгинин, бывший директор Сентачана. Приключилась с ним там глупая история. Разбираться приезжала большая комиссия. Долгинина сняли и приставили к производству питания. От Перелыгина ждали разгромной статьи, но о Долгинине он писать не стал.

Будто прочитав его мысли, Рощин спросил:

– С Матвеичем часто видишься? – И, не ожидая ответа, продолжил: – Жалко мужика, но сам виноват.

– Встречаемся, – глядя на дорогу, отвлеченно сказал Перелыгин. Ему не хотелось вспоминать ту историю.

Тогда на руднике пошептались и ахнули на Долгинина жалобу в Москву. Для устрашения и основательности акции заволынила бригада на отбойке руды, а перед самым приездом комиссии подожгли клуб, который строили всем рудником – краска еще не высохла.

На собрание в столовую набилось человек двести. Одни кричали: «Гнать кляузников!» Другие нападали: «Заработки падают! Директор со склада телевизор забрал!»

Парторг Петелькин, напрягаясь до свекольного цвета, хрипел:

«О чем вы, люди! Всем нам стыд и несмываемый позор! Как еще вчера своим рудником гордились, а сегодня грыземся точно звери! Кто говорит, что все у нас хорошо? Не на курорте пузо жарим. – Он почти осип, но чем тише говорил, тем слабее становился шум. – Вчера горел наш клуб! – Голос его дрогнул. – Сами строили – собраться, кино посмотреть, детям в кружках позаниматься, артистам выступить. – Он закашлялся, обвел зал глазами. – Пожар! А никого не дозовешься! Шапку перед каждым ломай! Еще и денег требовали! Кто мы после этого?»

Перелыгин протолкался к выходу. Конец марта выдался ядреным, звезды блестели в холодном черном небе, облепив ярко-лимонную, плоскую луну. Поодаль от столовой мрачно темнело пепелище. Обугленные головешки отливали в лунном свете, будто неподвижная стая воронов на черной пролысине среди белых домиков, пускавших в небо дымки. Кутаясь в полушубок, Перелыгин всматривался в очертания сопки. Когда-то здесь Матвей Деляров набрел на свой счастливый ручей. Как замечательно все начиналось…

После собрания пошли к Долгинину. В его двухэтажном доме было просторно, тепло и уютно. Со стен вдоль лестницы смотрели остекленевшими глазами охотничьи трофеи хозяина. На полу в широком холле медвежья шкура вытянула к входящим лапы с огромными черными когтями.

Долгинин в спортивном костюме шаркал по полу тапочками, выглядел расстроенным, усталым и сразу постаревшим. Жена улетела в отпуск, и он сетовал Перелыгину, что придется кормиться тушенкой. Мясо мороженое, хоть бензопилой режь.

– А ножевка найдется? – Перелыгин потрогал рукой массивный кусок свинины.

Спустя несколько минут он дубасил колотушкой тонкие мясные пластины; сложил в миску, пересыпал солью и перцем, полил разведенным лимонным порошком, поставил на горячую батарею, а сам принялся за почищенный Лавренюком и Долгининым лук. Когда на раскаленной сковородке зашкворчали куски мяса, защекотало нос жареным лучком, Долгинин, кивнув на подпоясанного полотенцем Егора, шепнул Лавренюку: «Повезет какой-нибудь дуре!».