Игорь Ковлер - Проклятие Индигирки

– Вы даже не представляете, столько народу слушает вражеские голоса, – сверкнул оливковыми глазами Серебровский. – Звонили от Прибалтики до Сахалина. Проснулся знаменитым! Будто в «Правде» пропечатали. Как вам нравится? Потомственного еврея, обозвать антисемитом! – проговорил он с нарочито еврейским акцентом.

– Раз еврея притесняешь, значит, ты – антисемит. Во как! Аж стихом заговорил, – состроил простодушную гримасу Перелыгин. – Широта твоей натуры не укладывается в утлые желобки догматического западного сознания! Им не понять, что ты многолик и в тебе гармонично сосуществуют коммунист, бабник, пьяница, картежник, матерщинник да вдобавок – еврей.

– Товарищ майор! – заорал в потолок Серебровский. – Не слушайте клевету на добропорядочного еврея и гражданина. Я все расскажу. – Он скосил глаза на Перелыгина. – Какое там западное сознание? На «Голосах» бывший наш народ кормится. – Серебровский подцепил вилкой кусок копченой оленины. – Приходил ко мне этот хмырь. Чепуха человек! И на хрен мне сдался этот писатель, хоть и еврей? – пожал плечами Серебровский. – У вас, говорит, тут хоть и не «психушка», а живут одни ненормальные. Я его и послал! Ну, этот эмигрант духа рысью на почту, про меня Европе брехать. Гнал бы таких: не нравится – скатертью дорога! Нечего антисанитарию разводить.

– Чувствуешь, как слава кружит голову? – Любимцев посмотрел на Перелыгина.

– Только не надо завидовать! – парировал Серебровский. – Зависть разлагает печень, я же делюсь! Вот… – Он обвел рукой стол. – Сижу с вами. Ты «Голоса» слушаешь? – повернулся он к Любимцеву.

Любимцев поднял насмешливые глаза.

– Своей брехни хватает. Этот… – Любимцев кивнул в пространство. – Думаешь, не знал, что ты еврей? Но сбрехнул для складности. Ты прав, на всех «Голосах» бывшие наши граждане голосят, и им не за святую правду на хлеб с маслом отстегивают. – Любимцев выбрал большого печеного карася, положил на тарелку. – А чего еще ждать от предателя? Он же себя борцом старается ощутить, хотя и понимает, что человечишка пустяковый, и только пуще распаляется, еще злей укусить норовит. Не оценили? А вот я вас за вымя! Старая русская эмиграция достоинство имела. Власть клеймила, но стране зла не желала, война началась, за Гитлером не побежала. А эти – наоборот: страну и народ ненавидят. Коммунистов для отвода глаз хают, но метят в страну. А кто хотел ее уничтожить? Гитлер! Так на чьей они стороне? Вот мы трое кому мешаем? Водку дуем, мировую революцию не замышляем. Ты лечишь, я строю, этот, правда, писатель… – Любимцев покосился на Перелыгина, потер живот ладонью.

– Он недостатки бичует, – гоготнул Серебровский, – не трожь художника.

– Да, у него работенка постоянная, – притворно вздохнул Любимцев.

– А нечего на зеркало пенять, – состроив ехидную гримасу, развел руками Перелыгин. – Каждый понимать должен, за что он власть уважает. А она, милая, хочет, чтобы ей в рот без оглядки смотрели.

– Она тебе не пьяный дружок: уважаю – не уважаю, – буркнул Любимцев. – Ты ее уважение заслужи. Сделай что-нибудь стоящее.

– Старыми заслугами без конца нельзя пользоваться. – Серебровский, разминая, сцепил замком длинные пальцы. – А нас все за лояльность щупают. Не дай бог уменьшится. Власти себя надо опасаться. – Серебровский встал, подошел к окну. – Вон люди идут, – махнул он в сторону окна, – чего их щупать? Они хотят жить спокойно и уверенно, хорошо зарабатывать, знать, что через десять, двадцать лет жить станет еще лучше. – Он вернулся к столу. – Денег хватает, дома, квартиры на материке построили, детей учат, старость обеспечена. За границу лишний раз не выскочишь? Плохо! Но пережить можно. А спроси: довольны ли? «Нет!» – скажут. Сегодня надо быть хоть чем-то недовольным. Модно! Особенно интеллигенция мучается.

– Только блаженный всем доволен, – пробурчал Перелыгин, ковыряя вилкой в тарелке.

– То-то и оно, – легко согласился Серебровский. – У каждого своя претензия найдется. И люди больше не лояльны к власти, как прежде. Они хотят, чтобы власть за собой убирала. Порядок навела. А она не может. И вот вам ответ – трассовики Сталина на лобовые стекла налепили. На что намекают? Правду свою ищут?

– Каждый ее ищет, – сказал Любимцев, – да мало кто находит, потому как истина многолика. Вся правда, если она, конечно, есть, разрушительна. Нам бы простые истины освоить, а то развели словоблудие, – скривился он, – то кричат, что они сегодня не те, что вчера; то не знают, что хорошо, что плохо. Нет, вы вдумайтесь! Взрослые дяди не знают! А я вот знаю, что воровать плохо! – густо, с нажимом пробасил он. – Предавать, убивать плохо! Плохо терять совесть, менять к вечеру веру и убеждения! Плохо подличать, продаваться за деньги, забывать отца с матерью, щупать под столом коленку жены друга! Что непонятного? А если чья-то личность из-за того, что ей мешают это делать, страдает, несвободой пучится, мне плевать! Я против выбора: угробить ближнего или погодить, обгадить страну или еще дерьма подсобрать.