Игорь Ковлер - Проклятие Индигирки

У Перелыгина екнуло под ложечкой. Значит, каша вокруг Унакана действительно заваривается, и тетрадь Вольского попала к Мельникову не случайно. Очевидно, ее подбросили, узнав, что затевается разграбление Унакана. Теперь надо, не привлекая внимания, выяснить, с кем в последнее время Вольский был особенно близок.

«Странная история, за столько лет так и не добрались до этого золота, – думал Перелыгин. – А стоило Матвею заговорить о нем, кто-то начал действовать. Кто же послал Мельникову тетрадь?»

Его удивило, что Деляров предложил сомнительное дельце. Неужели Матвею хотелось подыграть Сороковову?

– Сороковов себя покажет, но месторождение угробите. – С угрюмой миной на лице он отодвинул тарелку.

– Думаешь, мало здесь золота позарывали? – недовольно буркнул Деляров. – А можно получить хорошее месторождение, это я тебе обещаю. Первый напишешь.

– Давай обо всем, как есть, напишем, – предложил Перелыгин. – И узнаем, безразлично государству похоронить эти неизвестные тонны или нет?

– До нового пришествия писать придется. – Деляров пожалел, что затеял разговор. Егор теперь не отвяжется, тем более ему что-то известно. – Пойми, – улыбнулся он излучинами губ, – никто не будет бросать миллионы рублей, чтобы проверить идею Вольского.

– А Клешнин знал Вольского? – вдруг спросил Перелыгин, озадаченный неожиданной мыслью.

– Конечно. – Деляров поднялся. – Он его и вернул в экспедицию с прииска. Но у Клешнина тогда на уме была сурьма. Может, продолжим, пора Тарасу отыгрываться.

– Эх, не за то меня папа ругал, что играл, – меланхолично изрек Пугачев, – а за то, что отыгрывался. – Он встал, налил себе рюмку коньку, выпил не закусывая и пошел к игорному столу. Удивительная догадка неожиданно поразила его: «Если пройдет вариант Грека, никто не станет строить под мелкое месторождение обогатительную фабрику, а руду надо обогащать», – думал он, припоминая мельком услышанный разговор о переводе фабрики с обогащения сурьмы на золото.

Тетрадь Данилы

Зазонники

С Колымы я вернулся через четыре года и поехал работать на Унакан. Там разрабатывали россыпь. Золота было много, но меня интересовала руда, хотелось повнимательней осмотреть все вокруг.

После войны жить стало полегче. Среди зэков появилось много зазонников. За хорошую работу и поведение им разрешалось ходить на работу без охраны, свободно перемещаться, но дважды в день – утром и вечером – отмечаться у охраны, а ночевать возвращаться в зону или, если она была далеко, в специальные дома, огороженные колючей проволокой. Ворота для зазонников не закрывались.

Примерно половину заработанного зэком отчислялось на содержание лагеря, но получали деньги и на руки – по двадцать пять рублей в месяц, – остальное копилось на личном счете, которым можно было воспользоваться только после освобождения.

Зазонники были в более выгодном положении. Если они выполняли какую-нибудь работу в частном порядке, то получали наличными и могли распоряжаться ими по собственному усмотрению. И хотя зона оставалась зоной и люди не были свободными, изменения после войны все же давали о себе знать. Некоторые зазонники даже говорили, что чувствуют себя почти свободными: да, ночевать в зоне приходится, ну так не беда, зато можно и жену завести, и детей нарожать, а там, глядишь, амнистия, можно осесть на прииске, больно хочется с ружьишком по тайге побродить.

Зазонники дорожили своим положением и в работе были безотказны. На Унакане на сотню зазонников приходился всего один охранник – старшина Мишка Гарбуз, маленький чернявый хохол с черными, вечно бегающими глазками и строгим нравом. Но и ему придраться было не к чему, а на мелочи со временем сам махнул рукой.

Люди попадались разные, всякие. Смотришь на человека – поди разбери, что там за душой, кем он был в прошлой жизни. Но я уже прошел свои «университеты», поэтому ни с кем особо не сближался, кроме одного – Васи Колпакова, по кличке Шкаф. Этот двухметровый мужик виртуозно владел трактором с лебедкой, в кабину которого из-за своего роста едва помещался. Техника у него была готова к работе в любую минуту, он даже ночевал в гараже, поддерживая огонь в печи, сваренной из бочек. Особенно Шкаф выручал при прокладке водоводов к промприборам.

Он отбывал срок за убийство трех человек. Когда-то сел за воровство, но, выйдя на свободу, завязал, даже женился, пошел работать, однако бывшие дружки не оставили в покое, предложили ограбить магазин. Шкаф отказался, хотя и знал, что ему этого не простят, но не сдался. И однажды на него напали трое. У него оказался под рукой лом, которым он скалывал лед с дорожки к дому. Защищаясь, этим ломом он всех троих и убил. Сам пошел к участковому, рассказал все как на духу. Милиционер поверил Василию, а суд рассудил иначе, приговорил к расстрелу. Потом приговор заменили на двадцать пять лет.