Игорь Ковлер - Проклятие Индигирки

– Жаль, не застал я его, – посетовал Перелыгин, – только байки слушаю.

– А чего слушать: оглянись по сторонам – это он вокруг тебя. Жилье, удобства, бассейн, телевидение, больница, гостиница, рестораны – все он. Ему, конечно, крупно подфартило с сурьмой, месторождение-то Грек на блюдечке преподнес, но он из него все, что мог, выжал.

Секретарь парткома экспедиции, лауреат Госпремии, Матвей Деляров, по прозвищу Грек, жил в отдельном коттедже на две семьи, на короткой тенистой улочке, в удобной трехкомнатной квартире, с женой и сыном четырнадцати лет, отправленными недавно в отпуск до осени. К лету Городок заметно пустел, народ шатался по стране, а кто-то – и по миру. Ключи от пустующих квартир оставляли друзьям, в них они предавались маленьким радостям и удовольствиям.

Матвей тоже собирался ехать, но отпуск пришлось отложить. Кто-то неожиданно вмешался в его судьбу, и сейчас за внешним спокойствием в нем кипела злость – он не понимал, что происходит, и злился еще сильнее. Бреясь по утрам, он видел в зеркале глупое лицо человека, который, как ни пытался, не мог осмыслить истоки странного ощущения– хотя в это и невозможно было поверить, – что кто-то выталкивает его из экспедиции.

У Делярова уже сидел Тарас Лавренюк по прозвищу Бульба. Ему недавно исполнилось тридцать шесть. Он родился в Донбассе, любил поесть, крупных женщин и без затей сообщал, что назван в честь Тараса Бульбы, а потому и не отстает от него фигурой.

– Добрели красавцы-мерзавцы! – Деляров легонько втолкнул гостей в дверь и, потирая ладони, прошелся по комнате. – Ну, наполним время содержанием – жизнь сразу потечет незаметно.

– Время преферанса в зачет жизни не идет, – растянул губы в улыбке Пугачев, доставая коньяк из пакета. – Примем чуток для разгона?

– Ты читаешь сокровенные мысли, – подмигнул Грек. – Все на кухню! Где еще может выпить русский интеллигент?

– Да мы сегодня отсюда не уйдем! – воскликнул Перелыгин, оглядывая уставленный стол.

– Все пропьем, но не совесть! – Деляров деловито уселся за стол. – Давай, Бульба, наполняй. Мне – водки, моя язва коньяк не принимает.

В Городке любили преферанс. Играли кто во что горазд, но уважающие себя игроки не признавали ничего, кроме «классики».

На столе уже лежала исполненная в «синьке» «пуля» размером с ватмановский лист. После «распасов» Матвей почти час нещадно «бомбил втемную», не давая никому играть мелкие игры. Но карта не шла никому.

– Такой непёр, – мечтательно вращая глазами за стеклами очков, заметил Лавренюк, – только накануне большой любви. Кто к ней не готов, пусть играет.

– Ишь, привыкли, – буркнул, без энтузиазма заглянув в карты, Пугачев. – Лечить вас надо от дурных привычек.

– Доктор нашелся! – Лавренюк обвел всех настороженным взглядом голубых глаз из-под узких очков, съехавших на кончик курносого носа. Его высокий лоб, над которым кудрявились короткие, светлые, рано седеющие волосы, покрылся легкой испариной, выдавая волнение. – Если что случится, похороны за ваш счет, – подбодрил он себя, стукнув по столу костяшками пальцев. – «Раз» втемную! – И повторил: – Доктор нашелся! А если мы без любви не могём?!

– Партбилет выложишь – смогёшь. – Деляров бросил карты. – Пас.

– Я тоже, – согласился Перелыгин. – Какая к черту любовь? Красивая женщина в Городке появится – за ней сразу хвост.

– А она – ну им вилять, – крутанул рукой Пугачев.

– Шутки шутками, а Сороковов не Клешнин, – недовольно поерзал Деляров. – Страшная это штука – вольности. – Он, мечтательно взглянув поверх голов, откинулся на спинку стула. – Привыкаешь быстро, а отвыкаешь, болезненно переживая муки укрощаемой плоти.

– Вас послушать, так при Клешнине вертеп какой-то был, – поднял брови Перелыгин.

– Не скажи… – Деляров щелкнул пальцами, подыскивая нужные слова. – Клешнин знал о каждом нужном ему человеке, как тот может работать и как работает. И если по его шкале все сходилось, негласно зачислял в свою команду, доверял и не мешал. А лодырей гнобил.

– Мы слов сегодня дождемся? – пробурчал Пугачев.

Лавренюк нервничал, он рисковал крайне редко, но сейчас на руках у него была, при известном везении, восьмерная игра. Взяв втемную и «сидя» на четырехкратной «бомбе», он мучительно вслушивался в себя, однако внутренний голос молчал. Не дождавшись его подсказки, в отчаянном азарте несвойственного риска он объявил восемь.

– В лесу раздавался топор дровосека, – вкрадчиво проговорил Перелыгин.