Игорь Ковлер - Проклятие Индигирки

– Осторожно, столица просыпается, – неизвестно зачем сообщил он голосом диктора в метро.

– Не буди, – буркнул Любимцев, шумно отхлебнув чай из кружки. – Если хорошенько подумать, что еще желать человеку: в баню сходили, дичь добыли, сыты, ни одной живой души вокруг. Что они понимают в свободе.

Перелыгин не стал уточнять, кто «они».

– Ты забыл про работу и женщин, – сказал он.

– Да уж, глупо лишать себя таких удовольствий, – согласился Любимцев.

На следующий день Перелыгин позвонил Рощину, но тот прочно засел на Унакане. Можно было слетать к нему, посмотреть, что происходит, но из редакции, как всегда после отпуска, сыпались задания. Перелыгин решил поговорить с Пуховым. Именно он перед отъездом, в малозначащем разговоре о строительстве на приисках, помог нащупать важный вывод. Занятый мыслями, Пухов сначала отвечал вяло, без интереса, но вдруг решительно, со злостью рубанул рукой воздух.

«Пустой разговор получается! Не о том думаем. Еще год-два, и строить вообще перестанем, не на что будет. – Он поморщился, повертев головой. – Да что строить, добывать нечем будет. Кругом за гласность горло дерут, но она – не про бериевских баб писать. – Перелыгин не узнавал рассудительного Пухова – внутри него бушевал костер. Таким его было легко представить на ринге, упрямо идущего на противника, наклонив голову. – Доигрались! – Пухов зло взглянул на Перелыгина. – Не о том наша гласность поет! С меня Объединение прибыль снимает, а куда ее девают, когда вернут мои миллионы? Вот он – чистый беспредел и никакой гласности. Думают, она только для газет и телевидения, а для внутренних отношений и так сойдет. А я спросил! – Пухов был готов по-петушиному броситься на соперника, защищать отнятые миллионы. – Мне в ответ: сокращайте добычу и строительство. Понимаете, что это означает? – зашипел он. – Не понимаете!»

Не только потерянные деньги взбесили Пухова. Обыденно прозвучавший, будто совет взять на прогулку зонтик, приговор Комбинату. «Уберите, уберите блокнот, – потребовал Пухов. – Я не должен вам это говорить. – Он через силу попытался улыбнуться. – Такая вот однобокая у нас гласность получается».

Позже Перелыгин понял, что недоговорил Пухов. Его даже охватило волнение, будто ему открылась важная тайна. Он сразу отбросил мысль, что отпала потребность в чистой валюте или где-то стали грести золото экскаваторами. Государство по-прежнему болезненно реагировало на колебания золотого запаса, каждый намытый килограмм стоял на контроле. Любая мысль о беспричинном сокращении добычи считалась крамолой.

То, что сообщил Пухов, означало, что незыблемый принцип, как источенное древесными червями дерево, закачался и вот-вот рухнет. Неумолимая логика дальнейших событий открылась с очевидной простотой. «Всякие перемены прокладывают путь другим переменам», – повторил Перелыгин.

Как дважды два: за сокращением добычи увянет строительство, люди потянутся в родные места. Разорятся приисковые поселки, загниет инфраструктура. Добычу приберет артель.

«Они будут мыть золото, но это будут другие люди и другое золото, – думал Перелыгин, – “всякие перемены прокладывают путь другим переменам”».

Контуры будущего уже угадывались – в нем государство теряло контроль над добычей, а значит, становилось другой страной.

В университетские годы они, как все, спорили о переустройстве жизни и власти, их не останавливали самые фантастические идеи. Блуждая, они забегали и в зоны, про которые Ивану Карамазову говорил бес, водя его попеременно между безверием и верой. Но они совершали свои набеги, как в чужой сад за яблоками, зная, что красть яблоки нехорошо. Теперь все было иначе: прежние ценности утрачивали цену, их изысканно порочили, всех гнали в зону безверия, подавляя волю к сопротивлению.

Перелыгин пришел к Пухову к вечеру – продолжался промывочный сезон, когда днем нормально не поговоришь. Они сдержанно поздоровались. Директор выглядел уставшим, под насмешливыми карими глазами пролегли серо-синие тени. Он через силу улыбнулся, молча предлагая сесть.

– Как промывка? – поинтересовался Перелыгин, стараясь начать разговор, устраиваясь у стола.

– Плохо! – Пухов нервно подвигал какие-то бумаги, словно от того, как они лежат, зависело, сколько золота до утра намоет Комбинат. – С каждым годом все хуже. – Он поморщился, будто раскусил гнилой орех. – Героической ОЗП не миновать. Надоело, знаете ли, – тяжело вздохнул он. – Раньше веселей почему-то получалось: то ли азарта больше было или еще чего. Старею, наверно. Но вы не за тем зашли. – Вскинув левую бровь, он взглянул на Перелыгина, подвигая его и себя к нужной теме. – Вас Унакан интересует?