Игорь Ковлер - Проклятие Индигирки

Через два дня Любимцев внезапно почувствовал себя плохо и с направлением врача вылетел в Якутск на обследование, а еще через три в аэропорту Городка его встретила «скорая помощь» и увезла в больницу. На самом деле со здоровьем все было в порядке. «Спектакль» разыграли по совету верных людей. Он написал заявление об увольнении «по состоянию здоровья» и еще через день стал директором строящегося прииска и одновременно заместителем Пухова, с которым назначение согласовали по телефону.

Группировки внутри системы по-прежнему умели действовать решительно и жестко. Любимцев был испытанным кадром, и учинять над ним расправу, набирая тем самым вес, Сороковову не позволили. Золотари блюли свои интересы. По чистой случайности в день возвращения Любимцева в Городок на бюро должен был слушаться вопрос о выполнении графика строительных работ, который пришлось снять.

Лежа в отдельной палате, Любимцев чувствовал, как внутри разливается колючая горечь. Его подло ударили «под дых». Случись у него «прокол» в работе, он ушел бы с пониманием неизбежности ухода.

«Я ему не баба, чтобы нравиться! – будоражил себя Любимцев. – Я свои рай с адом получил, а там, где нас когда-нибудь судить будут, все одно – на углях жариться или в котле париться».

Его бывшая должность и все с ней связанное переходили в категорию прошлого, которое дышало еще рядом, в двух шагах. В нем перемешались годы, воспоминания и тот единственный, неповторимый сокровенный праздник души после хорошо сделанной работы. Теперь оно будет медленно отдаляться, оставляя болезнь по себе, и единственной возможностью спастись, не дать этой болезни превратиться в тоску – заболеть новой, прятавшейся в сочетании слов: «строить прииск».

Перелыгину позвонил Градов, сообщил, что прилетает по делам, а заодно – встречать Новый год. Пообещал сюрприз. Им должна была стать Тамара, но она не хотела появляться без приглашения. Отговаривала лететь и Раиса.

– От своей судьбы не убежишь, чужую не догонишь, – наставляла она Тамару. – Ты от своей уже бегала, еще захотелось?

– Кто знает, – вяло сопротивлялась Тамара, – где судьба, где нет. Может, мне самой чужую судьбу-то подсунули, перепутали, а теперь поменять надумали?

– Когда паршиво – всегда кажется, что чужая. Давно бы нашла нормального мужика. Уедете в Крым, построите дом у моря. И нечего на меня таращиться, будто сама ничего не понимаешь.

– За деньги жить предлагаешь? – Тамара чувствовала внутри пустоту. Последнее время она думала о Егоре, не ощущая ни внутренней связи, ни теплых волнующих волн, удивляясь происходящим с ней переменам, хотя они и казались ей временными, будто снежная тучка, залетевшая в июльское небо. Застрянет такая между сопок, засыплет зеленую долину тяжелыми хлопьями и исчезнет в плавкой сини. А ты стоишь на заснеженном берегу шустрой речки, под солнцем, слушаешь, как осыпается с кустов и деревьев снег, и удивляешься – что это было?

– Не знаю, Райка, – сказала Тамара, – ничего не знаю. Может, ты и права, но я еще попробую. – И, заметив недовольство на лице подруги, обняла ее за плечи. – Последний раз.

Тем же вечером она позвонила Перелыгину.

– Конечно, жду, – обрадовался Егор. – Олегу – ни слова. – В его голосе она услышала радость и окончательно уверилась, что полетит.

Градов с видом подгулявшего Деда Мороза, с нацепленным красным носом с усами, улыбался в дверях, держа за руку Тамару. В ондатровой шубе, в шапке-«магаданке» из черной лисицы, чуть сдвинутой на затылок, приоткрывавшей лицо и глаза со спрятанной тревогой. Все-таки она была хороша! Перелыгин изобразил удивление, но получилось не очень, и Градов подозрительно посмотрел на Тамару, волоча через порог сумку, источающую гастрономические ароматы. На шее у него висел обтянутый черной кожей ружейный футляр. Не раздеваясь, он сунул его Перелыгину.

– Держи, стрелок! Еще не время дарить подарки, но давай наплюем на обычаи. Если хочешь, положи под елку. У тебя елка есть? – Он заглянул в комнату. – Да у тебя шикарная елка! Пусть там и лежит, но прежде посмотри. – Градов замер с довольной улыбкой.

Перелыгин поднял крышку: на темной зелени бархата, завораживая стремительностью форм, мутно сияла благородной сталью и деревом знаменитая и редкая тульская курковка двенадцатого калибра ручной работы – МЦ-9, о которой среди охотников и знатоков оружия ходили легенды. Перелыгин несколько секунд любовался ружьем, потом собрал его, легким упругим щелчком закрепив цевье, надломил, заглянул в сверкающие стволы, поцокав от удовольствия языком, разобрал и вложил в футляр. Это был царский подарок! Перелыгин, не находя слов, обнял Градова, отстранившись, толкнул в плечо и, помотав головой, выдохнул: