«Вдруг вспомнил сон, он мне на днях приснился», — сказал Йенс.
«У?»
«Я три года строил себе дачу в листве, построил, украсил цветами и орешками. Три года, Фвонк, — это немало. Забыл сказать, что сам я был птицей. Я был маленькой пташкой в Новой Гвинее, и вот я скачу по своей новой дачке, навожу красоту и предвкушаю великий миг. И действительно — ко мне залетели две птички-подружки. Покрутились, поскакали и улетели дальше, мое строение оказалось недостаточно хорошо для них, или, наоборот, они недостаточно хороши для моего домика, я предпочитаю смотреть на это так. Но потом прилетела еще одна птичка, и она была птица-Фрукточница, она запрыгнула в домик и скакнула ко мне. Посмотрела на меня и стала скакать вокруг, принюхиваясь, и сделала так несколько раз, а потом вдруг развернулась и приподняла гузку, я изготовился, но, как только стал входить в нее, она вспорхнула и улетела, хохоча этим своим прокуренным смехом. А я остался один. Весь проект построить что-то совместно — коту под хвост. Она просто хитрая аферистка-разводчица. Я должен предупредить лидеров всех партий».
143) «Фвонк, угадай, о чем я сейчас думаю?»
«Не знаю».
«Ну угадай».
«Новогоднее обращение?»
«Нет, в кои веки раз я о нем забыл и уже несколько дней, кстати, не думал, но теперь, когда ты напомнил, я, возможно, снова вернусь мыслями к нему».
«Прости, пожалуйста», — говорит Фвонк.
«Прощаю, — говорит Йенс, — но впредь ты, возможно, мог бы серьезнее оценивать последствия своих заявлений, слово, Фвонк, равноценно действию, оно может ранить».
Фвонк кивает. Йенс молчит.
«О чем я говорил?» — наконец спрашивает он.
«Ты думал о чем-то».
«Да, о моих волосах».
«Понял».
«Так вот, обычно я о них не думаю. А теперь задумался».
«И что же ты думаешь о волосах?»
«Думаю, жалко, что у нас в Скандинавии считается неприемлемым красить волосы, когда они начинают седеть».
«Но ты отлично выглядишь».
«Спасибо, — говорит Йенс, — это правда, но должен признаться, мне все сильнее и сильнее хочется их покрасить, вот здесь, например, видишь, на висках седина, меня это раздражает, тебя нет? У тебя тоже порядком седины, даже больше моего».
«Я к ней привык», — отвечает Фвонк.
«И я наверняка, — говорит Йенс. — Но сейчас я говорю об объективной внешней привлекательности. Избирателям начхать, как я переживаю процесс собственного старения, им подавай премьер-министра умного, выдержанного, чтоб его не кидало из крайности в крайность, моложавого и крепкого здоровьем, и тут цвет волос играет немалую роль, Фвонк. Так оно теперь устроено, одобряешь ты это или нет. Было время, когда премьер мог выглядеть как дикарь, фотографироваться в страшненьком исподнем, и ничего, но те времена прошли».
144) «Возьми, например, Италию, там совершенно иная традиция бесстыдства, все им грешат, поэтому и общество к нему терпимо. В результате никого не удивляет, что Берлускони красит волосы и заводит шашни с девушками, в разы себя моложе. Нам в Норвегии о такой снисходительности приходится только мечтать».
145) «Кстати, о Берлускони. Я читал интервью одной женщины, она провела с ним ночь и получила свою плату, с этой стороны все чисто, с Берлускони вообще денежных проблем не встает, но у нее была корыстная задумка — поговорить с ним об отеле или о чем-то таком, во что она вложила кучу денег и рисковала все потерять, потому что норовистые местные чиновники стали чинить ей препоны. И она придумала попросить Берлускони подергать за нужные ниточки, чтобы отель, или что там у нее было, получил разрешение на строительство и все согласования. У нее в сумке всю ночь работал диктофон, запись обнародовали. Казалось бы, это гвоздь в гроб политического лидера — многочасовая запись того, как они пыхтят, хрюкают, а в промежутках обсуждают, как использовать служебное положение, чтобы решить частную экономическую проблему этой женщины, представляешь? В Норвегии разгорелся бы такой скандал, что тушите свет, это сто процентов, Фвонк, тут без вариантов: ни оппозиции, ни так называемому народу это не понравилось бы, я наверняка вынужден был бы уйти в отставку и впал бы во всеобщую немилость. Не то в Италии, там народ восхищается премьером с крашеными волосами, раз он в силе стругать ночь напролет привлекательную молодую особу; его порыв и желание понятны всем, итальянцы не видят ничего странного в том, что могущественный мужчина использует свои деньги и власть, когда хочет организовать себе простые удовольствия. По-видимому, итальянцы больше понимают про наше животное начало и отпускают инстинкты на волю, когда им это на руку, а у нас нельзя хотя бы покрасить волосы, не говоря уж о том, чтобы переспать со случайным человеком, тем более за деньги, и я думаю иной раз — а не слишком ли это, так обременять меня, притом даже больничный взять невозможно, в общем, честно сказать, Фвонк, даже не знаю, но иной раз это все ужасно обременительно».
Читать дальше