Грэм Грин - Сила и слава

На ней еще оставалось порядочно мяса; рой мух вился в нескольких дюймах от носа собаки. И теперь, когда исчез индеец, она пристально смотрела на священника. И тот и другой были ее конкурентами. Священник сделал шаг-другой и дважды топнул.

«Пошла, пошла!» — сказал он, махая руками, но псина не шевелилась, распластавшись над костью, все сопротивление, какое осталось в ее больном теле, сосредоточилось в ее желтых глазах и оскаленных зубах. Это напоминало ненависть умирающего. Священник осторожно придвинулся; он еще не осознал, что животное не способно было прыгнуть — мы всегда представляем себе собаку подвижной, но это существо, как любой калека, было способно только думать. Можно было даже читать эти мысли — голод, надежду, ненависть, застывшие в зрачках.

Священник потянулся к кости, и мухи, жужжа, взлетели. Животное замерло, наблюдая. «Ну, ну!» — сказал он заискивающе; он сделал манящее движение пальцами в воздухе — животное следило за ним взглядом. Потом священник повернулся и притворился, что уходит, оставляя кость: он тихонько напевал слова из службы, старательно делая вид, что ему до кости нет дела. Затем он быстро и резко обернулся. Тщетно. Собака внимательно следила за его хитрыми маневрами. На миг его охватил гнев — чего доброго, эта полумертвая сука завладеет единственной пищей. Он выругался простонародным выражением, подхваченным на митингах; в других обстоятельствах он бы удивился, как легко эти слова слетают у него с языка. Внезапно на него напал смех: вот оно величие человека — спорить с собакой из-за кости! Когда он засмеялся, псина прижала уши, и кончики их дернулись, словно она все понимала. Но он не чувствовал жалости — ее жизнь не имела никакой ценности в сравнении с человеческой. Он оглянулся, ища, чем бы бросить в собаку, но в комнате не было почти ничего, кроме кости. И, кто знает, может быть, она оставлена специально для этой собаки? Ему представилось, что девочка, уезжая с больной матерью и бестолковым отцом, позаботилась об этом; у него сложилось впечатление, что ей всегда приходилось думать за них. Для своей цели он не мог найти ничего лучшего, кроме сломанной овощной корзинки из проволоки.

Он снова надвинулся на собаку и слегка ударил ее по морде. Она лязгнула по корзинке своими старыми стертыми зубами, но с места не двинулась. Он ударил сильнее, и она вцепилась в сетку, ему пришлось вырывать корзину. Он бил снова и снова, пока не понял, что собака вообще не может двигаться без крайних усилий. Она была не в состоянии ни избегать его ударов, ни оставить кость. Ей просто приходилось терпеть, и в промежутках между ударами он видел ее глаза, желтые, испуганные, горящие злобой.

Тогда он переменил тактику: использовал корзинку как своего рода намордник; ограждаясь ею от зубов, он быстро наклонился и завладел костью. Собака пыталась удержать ее лапой, но потом выпустила; он убрал корзинку и отпрянул — животное тщетно попыталось двинуться за ним, но потом рухнуло на пол. Священник выиграл сражение: кость была у него. Собака больше не пыталась рычать.

Он оторвал зубами клочок сырого мяса и стал жевать; никогда пища не казалась ему такой вкусной; и теперь, когда он на миг обрел счастье, в нем шевельнулась жалость. «Я съем вот столько, — подумал он, — а остальное отдам ей». Он мысленно наметил границу на кости и отгрыз еще. Тошнота, которую он ощущал уже несколько часов, стала проходить; осталось обычное чувство голода; он ел, а собака наблюдала за ним. Сейчас, когда схватка кончилась, в ней уже не осталось злобы; хвост ее постукивал по полу, выражая надежду и вопрос. Священник доел до намеченного места, но теперь ему казалось, что его прежний голод был пустяком: настоящий голод он ощутил только сейчас; человеку нужно больше, чем собаке; он оставит ей клочок мяса на конце кости. Но когда наступил этот момент, он съел все — в конце концов, у собаки есть зубы: пусть глодает саму кость. Он бросил ее к собачьей морде и вышел из кухни.

Еще раз он обошел пустые комнаты. Ничто — ни сломанный рожок для обуви, ни пузырьки из-под лекарств, ни сочинения по истории Американской войны за независимость, — не объясняли ему, почему они уехали. Он вышел на веранду и через щель в половицах увидел книгу, упавшую на землю. Она лежала между грубо сложенными кирпичными столбиками фундамента, который поднимал дом над термитной тропой. Он уже многие месяцы не держал в руках книги. Книга плесневела здесь, между столбиками, словно обетование, что наступят лучшие времена, напоминание о том, что есть дома, где жизнь продолжается, где стоят радиоприемники, книжные полки, где кровати на день стелют, на обеденный стол кладут скатерть. Он опустился на колени и достал книгу. Внезапно он понял, что в один прекрасный день, когда долгая борьба кончится и он пересечет в горах границу штата, то, в конце концов, жизнь, возможно, будет приносить радость.