Грэм Грин - Сила и слава

— Что произошло? — резко спросил он женщину.

Казалось, что во всем этом штате одни люди полностью зависели от произвола других.

Женщина опустилась на колени в двух-трех шагах, следя за его руками. Она немного знала по-испански, потому что ответила:

— Американо.

На ребенке было что-то вроде коричневой цельнотканой рубахи. Священник закатал ее до шеи: в трех местах были огнестрельные раны. Жизнь уходила из него с каждой минутой. В сущности, ничего уже нельзя было поделать. Но нужно было попробовать…

— Воды, — сказал он женщине. — Воды.

Она, видимо, не понимала и, сидя на корточках, смотрела на священника. Конечно, легко ошибиться, думая, что, раз ее глаза ничего не выражают, значит, она не испытывает горя. Когда священник касался ребенка, он видел, как она дергается. Она готова была вцепиться в него зубами, если бы ребенок хотя бы застонал.

Он начал говорить медленно и мягко; насколько она его понимает, было неясно.

— Нам нужна вода. Чтобы омыть его. Ты меня не бойся. Я ему вреда не причиню.

Он снял с себя рубаху и начал рвать ее на полосы — это было против всех правил гигиены, но что оставалось делать? Только молиться, конечно, но как молиться об этой жизни? Он снова повторил:

— Воды!

Женщина, казалось, поняла — она в отчаянии оглянулась: дождь везде оставил лужи — это была единственная вода. «Ладно, — подумал он. — Земля так же чиста, как любой сосуд». Он намочил лоскут от своей рубахи и наклонился к ребенку; он мог слышать, как женщина подобралась ближе, и это движение было полно угрозы. Он снова попытался ее успокоить:

— Не бойся меня. Я священник.

Слово «священник» она поняла, потянулась к нему, схватила руку, державшую мокрый обрывок рубахи, и поцеловала ее. В тот самый миг, когда ее губы коснулись его руки, ребенок сморщился, глаза его открылись и уставились на них; крошечное тельце сотрясалось от дикой боли; они видели, как глазные яблоки закатились и вдруг застыли, будто мраморные шарики для игры — пожелтевшие и обезображенные смертью. Женщина отпустила его руку, подползла к луже и зачерпнула воду ладонью.

— Вода нам больше не нужна, — сказал он и поднялся, держа в руках мокрую рубаху.

Женщина раздвинула пальцы, и вода вылилась на пол.

— Отец! — сказала она умоляюще.

Он устало опустился на колени и начал молиться.

Он больше не верил, что такие молитвы имеют смысл. Причастие — другое дело, вложить его в уста умирающего означало вложить Бога. То было чем-то реальным, осязаемым, а это — лишь благочестивыми речами. Почему Кто-то должен услышать его молитвы? Грех препятствовал тому, чтобы эти молитвы возносились к небу; он чувствовал, что они тяготят его, как непереваренная пища.

Кончив, он поднял тело ребенка и понес его назад в хижину, словно вещь, выносить которую оказалось ненужной тратой времени, — так выносят в сад стул, а затем вносят обратно, потому что трава мокрая. Женщина покорно следовала за ним. По-видимому, она не хотела прикасаться к телу и просто смотрела, как священник снова положил его в темноте на маис. Он сел на землю и сказал:

— Его надо похоронить.

Она поняла и кивнула.

— Где твой муж? Он тебе поможет? — спросил он.

Она быстро заговорила — вероятно, на языке камачо, он не мог ничего понять, кроме отдельных испанских слов. Вновь и вновь звучало слово «американо», и он вспомнил объявление о человеке, чья фотография была приколота к стене рядом с его собственной.

— Это он сделал? — спросил священник.

Она покачала головой. Что же могло произойти? — думал он. — Может быть, этот человек прятался здесь, и солдаты открыли огонь по хижинам? Не исключено. Внезапно он насторожился. Женщина произнесла название банановой плантации — но там никто не погибал, не было и признаков насилия, разве что безмолвие и запустение… Предположим, мать девочки была больна, но могло случиться и нечто худшее, и он представил себе, как этот глупец — капитан Феллоуз снимает ружье со стены и идет с этим жалким оружием на человека, чей главный талант — нападать из-за угла или стрелять без промаха через карман. Та бедная девочка… какую ответственность ей, наверное, пришлось взять на себя.

Он отогнал от себя эти мысли и спросил:

— У тебя есть лопата?

Она не поняла, и он стал жестами изображать, что копает.

Тем временем раздался раскат грома: приближалась новая полоса грозы, — точно враг обнаружил, что после первой атаки кое-кто уцелел, и теперь намерен истребить оставшихся в живых. Священник снова услышал тяжелое дыхание ливня в нескольких милях от них; до него дошло, что женщина повторяет: «церковь». Ее испанский язык состоял из отдельных слов. Он не мог понять, что она имеет в виду. И тут дождь накрыл их. Он сплошной стеной встал между ними и всеми путями бегства, он падал сплошной массой воды, строя вокруг них ограду. Наступивший мрак прорывали только вспышки молнии.