Грэм Грин - Сила и слава

Священник робко извинился, осторожно пятясь к двери, но он снова слишком торопился. Его карман задел стену — бутылка звякнула. Три или четыре лица повернулись в его сторону со злобной радостью. Он был здесь чужаком, и они решили позабавиться.

— Что это у тебя в кармане? — спросил краснорубашечник. Он был очень молод, почти подросток, с золотыми зубами и самодовольной насмешливой улыбкой.

— Это лимонад, — сказал священник.

— Зачем же ты носишь лимонад с собой?

— Я запиваю им на ночь хинин.

Краснорубашечник с важным видом постучал кием по карману:

— Лимонад, говоришь?

— Да, лимонад.

— Ну-ка, посмотрим, что это за лимонад! — Он многозначительно повернулся к остальным. — Я за десять шагов чую контрабандиста!

Он засунул руку в карман священника и вытащил оттуда бутылку бренди.

— Вот, — сказал он, — я так и знал!

Священник отпрянул к двери и выскочил под дождь.

— Держи его! — завопили голоса. Времени у парней было достаточно.

Он бежал по улице к площади, повернул налево, потом направо. Луны, к счастью, не было, улицы были погружены во мрак. Избегая освещенных окон, он останавливался, почти невидимый, и мог слышать, как они перекликаются. Преследователи не отставали: это было интересней бильярда, где-то раздался свисток — к погоне присоединилась полиция.

Когда-то предметом его честолюбивых надежд было получить назначение в этот город; долги остались бы в Консепсьоне. Петляя зигзагами по улицам, он думал о кафедральном соборе, о Монтесе и о канонике, с которым был когда-то знаком. Что-то скрытое в глубине, решимость спастись, позволило ему ощутить горький комизм всей ситуации — он смеялся, задыхался и снова смеялся. Он слышал их улюлюканье и свист в темноте, а дождь все лил, барабанил и прыгал по цементной площадке бесполезного фронтона, который остался от кафедрального собора. (Было слишком душно, чтобы играть в пелоту; и железные качели стояли у края площадки, как виселицы.) Он бросился вниз: в его голове возникла идея.

Крики приближались, а вскоре со стороны реки к погоне присоединились новые люди; преследовали его методично — он определил это по медленной рысце полицейских — официальных охотников. Он оказался меж двух огней, — между добровольцами и профессионалами.

Однако он знал нужные ворота, толкнул их, быстро забежал во дворик и закрыл их за собой. Прислушиваясь к шагам на улице, он стоял в темноте и тяжело дышал. А дождь все продолжал хлестать.

Тут он заметил, что кто-то следит за ним из окна: темное, сморщенное личико, похожее на мумифицированные головы, которые продают туристам.

— Где падре Хосе? — спросил он, подойдя к решетке.

— Там.

За спиной человека появилось другое лицо, освещенное колеблющимся огнем свечи, затем третье; лица вырастали как из-под земли. Он ощущал пристальные взгляды, когда прошлепал по лужам через двор и постучал в дверь.

Он не сразу узнал падре Хосе, стоящего в нелепой ночной рубашке с лампой в руках. Последний раз они встречались на пасторской конференции. Хосе сидел в заднем ряду, грыз ногти и старался остаться незамеченным, но это было лишнее: ни один из деловитых соборных клириков даже не знал, что его пригласили. Странно, но теперь он куда известнее, чем они.

— Хосе! — тихо сказал священник, подмигивая ему сквозь тьму и дождь.

— Кто здесь?

— Вы меня помните? Конечно, прошли годы… помните конференцию в соборе?..

— Боже! — сказал падре Хосе.

— За мной гонятся. Нельзя ли на одну ночь, нельзя ли…

— Уходите. — сказал падре Хосе. — Уходите.

— Они не знают, кто я, думают — контрабандист, но в полиции они дознаются.

— Не говорите так громко. Моя жена…

— Мне бы где-нибудь укрыться, — зашептал священник. К нему снова вернулся страх. Наверное, кончилось действие бренди (в этом жарком климате хмель выветривается быстро — выходит вместе с потом) — а может быть, в очередной раз проснулась жажда жизни — какой бы она ни была.

Лицо падре Хосе при свете лампы выражало ненависть.

— Чего ради вы ко мне явились? На что рассчитывали? Если вы не уйдете, я позову полицию!.. Вам известно, что я за человек.

— Вы добрый, падре Хосе, я всегда это знал, — проговорил он умоляюще.

— Я закричу, если вы не уйдете.

Он пытался понять — откуда такая ненависть. На улице слышались голоса, препирательства, стук — значит, они обыскивают дома.

— Хосе, если я вас обидел, простите меня, — сказал он. — Я много мнил о себе, был горд, заносчив, я был плохим священником. В душе я всегда знал, что вы лучше меня.