Иван Колпаков - Мы проиграли

Сейчас от вечера остались лишь эти слова да, пожалуй, еще песок в кроссовках.

Порой я только и думаю о них – людях, ждущих на простуженной остановке ледяной «Икарус», покрытый хрупкой корочкой инея, стучащих ногой по ноге, чтобы согреться, сжимающих в окоченелых руках сигареты, от которых ни толики тепла, вглядывающихся в дрожащую даль. Когда автобус подъезжает, они сбиваются в кучу, словно желая согреться, но на самом деле – торопятся попасть внутрь, где к деревянным от холода сиденьям примерзли бабки в коричневых плащах и серых шерстяных платках. Дети прикладывают кулачки к окнам, прожигая кристаллизовавшиеся стекла своим неугасаемым теплом, из их отпечатков получаются следы детских ножек; чудовищное зрелище – следы малышей, оставленные на обледенелом стекле. Рты исторгают клубы пара, тот сразу исчезает в воздухе; поручни холодны, как Антарктида, а водитель в тулупе, отгородившийся от всех, нещадно греет свою кабину домашним обогревателем, улыбается золотозубо, дымит «Золотой Явой» и слушает Алену Апину.

«Икарус» едет издалека в далеко, скользит по дороге, зажатой с двух сторон высокими стенами сугробов. Когда на Урале мороз – вода замерзает прямо в воздухе, и над землей стелется поблескивающий туман; все возникает точно из ниоткуда и в никуда канет. Божьи погремушки; отец говорил – береги тепло, дыши носом, не простудишься. Мне было холодно дышать носом, но я научился.

Вчера, уже на грани между явью и сном, привиделось, как мы едем с Черепановым, а с нами те две птахи, которых мы вчера подвозили, едем по шоссе, вокруг – желтоватая мексиканская пустыня; Черепанов жует хот-дог, с которого капает кетчуп на его цветастую рубаху, а потом неожиданно поворачивается к девахам, тычет в них хот-догом будто пистолетом и приговаривает: «Сейчас мы вас будем пялить», но ясно сразу, что он шутит. Я, улыбаясь, как Джим Керри, отворачиваюсь от дороги и, обращаясь к птахам, объясняю: «Он шутит».

«Вы с самолета видите бегущую под вами бирюзу воды, потом холмы, потом все переходит в рельефный план – необъятный, могучий с высоты километров. Сердце в такт повышению скорости усиливает темп ударов, какой-то комок жути и восторга подкатывает к горлу. Солнце над вами, и под вами в расплавленном бесконечном пространстве блеск моря. Воздух прозрачен и плотен, как стекло. Вы живете». Александр Дейнека.

Я сейчас читаю «Жизнь, искусство, время» Дейнеки – написано чудесно, что особенно приятно, потому что я очень люблю Дейнеку, это один из моих любимых художников. «Будущие летчики» доводят меня до приятной дрожи во всем теле, равно как и все его картины, связанные с авиацией (самолеты – личный пунктик). «В обеденный перерыв в Донбассе» (юноши, выбегающие из воды) вызывают какое-то животное, стадное восхищение, будоражат спящую биологическую идентичность. Схожим образом действуют полотна, связанные со спортом, молодостью, обнаженным телом.

Меня поразило в свое время, что станцию метро Маяковского расписывали по его эскизам, там на всех рисунках предполагаемая точка наблюдения – ниже уровня земли, что производит абсолютно неизгладимое впечатление, это, наверное, Дейнека уворовал из росписи куполов.

Я с детства помешан на живописи, на изобразительном искусстве, я люблю и немного умею рисовать, могу долго рассматривать картины, мелкую пластику, иногда – скульптуру. Обожаю фрески, мозаики, витражи, монументальные произведения, расписанные стены (и стены вообще – я интересуюсь архитектурой), мне нравятся иконы и особенно деревянные идолы, я бываю очарован памятниками и живыми городскими инсталляциями. Я люблю смотреть, я использую зрение на всю катушку. И я рад, что спустя двадцать лет мое зрение не отказывает мне в моих маленьких желаниях. Да что там – я счастлив, что организм не торопится наказать меня за чтение книг, напечатанных мелким шрифтом, под маленькой тусклой лампой в углу темной комнаты, за то, что я провожу перед монитором по семь-восемь часов в день, за телевизионные софиты, за пермскую пыль и прочее.

С любимыми художниками – такая же штука, как с любимыми писателями. Назовите мне период – и я скажу, кто у меня там любимый. В детстве мне нравились сюрреалисты, все, начиная с Босха, затем наступило увлечение русским авангардом начала ХХ века, потом – соцреализмом, потом я вдруг оценил ненавидимых прежде импрессионистов, вскружил себе голову поп-артом. Я как помешанный – хватаюсь и за одно, и за другое, и за третье.