Даниэль Кельман - Последний предел

— Вот и не угадали, — ответил я. — К Мануэлю Каминскому.

— Сезон выбрали не самый удачный, но несколько погожих деньков вам точно выпадет. Это уж будьте уверены.

— К Мануэлю Каминскому, — повторил я, — Мануэлю Каминскому!

— Не знаю такого, — откликнулась она. — Не из местных он…

— Он уже двадцать пять лет здесь живет, — сказал я.

— Значит, он не отсюда родом, — констатировала она, — я так и знала.

Кухонная дверь распахнулась, толстяк поставил передо мной тарелку супа сплошь в блестках жира. Я какое-то время неуверенно разглядывал его, потом проглотил несколько ложек и сказал хозяйке:

— Как у вас хорошо.

Та снисходительно улыбнулась.

— В сельской местности, на природе, даже здесь, на этом вокзале. Вдалеке от суеты, среди простых людей.

— О чем это вы? — спросила она.

— Вдали от интеллектуалов, этих манерных снобов с университетскими дипломами. Среди людей, до сих пор ощущающих родство со своими коровами, со своими полями, с этими горами. Среди людей, которые рано ложатся и рано встают. Живут, а не вечно предаются бесплодным размышлениям!

Она хмуро посмотрела на меня и вышла; деньги я оставил на столе, чаевых не дал В восхитительно чистом туалете я побрился, как всегда, неловко: пена окрасилась кровью, а когда я ее смыл, на лице, внезапно покрасневшем и вызывающе голом, проступили темные царапины. Ну, где лысина? Что за бред, да откуда он вообще это взял? Я покачал головой, двойник в зеркале меня передразнил.

Поезд был крошечный: маленький локомотив и всего два вагона, с деревянными сиденьями, без багажного отделения. Двое рабочих в грубой спецодежде, старуха. Она посмотрела на меня и произнесла что-то на непонятном диалекте, эти двое засмеялись, поезд тронулся.

Рельсы взбирались в гору. Сила тяжести отбросила меня на деревянную спинку; когда поезд круто повернул, мой чемодан опрокинулся, один из работяг засмеялся, я взбешенно уставился на него. Еще один поворот. И еще. У меня закружилась голова. Рядом с нами разверзлось ущелье: отвесно вздымающийся, поросший травой склон с причудливым чертополохом и соснами, словно когтями вцепившимися в землю. Мы проехали туннель, теперь пропасть метнулась к нам справа, еще один туннель, пропасть опять стала преследовать нас слева. Пахло навозом. Уши у меня заложило, я сглотнул, неприятное ощущение исчезло, но через несколько минут вернулось и больше не проходило. Деревья пропали, их сменили обнесенные изгородью альпийские пастбища и очертания гор за склоном. Еще один поворот, поезд затормозил, мой чемодан опрокинулся в последний раз.

Я вышел на платформу и закурил. Головокружение постепенно отступало. За вокзалом виднелась деревенская улица, на ней трехэтажный дом с изъеденной временем и непогодой дверью и распахнутыми ставнями: «Пансион „Чудный вид“. Завтрак, домашняя кухня». Из окна на меня печально смотрела оленья голова. Ничего не поделаешь, здесь я забронировал номер, все остальное было не по карману.

За стойкой регистрации возвышалась крупная дама с прической валиком. Она старалась говорить медленно и отчетливо, но все-таки я с трудом понимал ее диалект. Лохматый пес обнюхивал пол.

— Принесите чемодан ко мне в номер, — сказал я. — Кроме того, мне нужна еще одна подушка, одеяло и бумага. Много бумаги! Как пройти к Каминскому?

Она водрузила на стойку толстые руки и посмотрела на меня. Пес нашел какие-то объедки и, сопя и чавкая, принялся их разгрызать.

— Он меня ждет, — подчеркнул я, — я не турист. Я его биограф.

Она, по-видимому, задумалась. Пес ткнулся носом в мой ботинок. Я подавил желание его пнуть.

— За домом, — сказала она, — все время в гору. С полчаса пешком, потом увидите дом с башенкой. Хуго!

Мне потребовалась секунда, чтобы осознать, что она обращается к собаке.

— Наверное, часто о нем спрашивают?

— Кто?

— Ну, не знаю. Туристы. Поклонники. Ну, кто-нибудь.

Она пожала плечами.

— А вы вообще знаете, кто это?

Она молчала. Хуго хрюкнул и выронил что-то из пасти; я изо всех сил пытался не смотреть в его сторону. За окном пророкотал трактор. Я поблагодарил и вышел.

Горная тропа начиналась за полукруглой главной площадью, двумя витками поднималась над крышами и проходила по бурой россыпи валунов. Я глубоко вдохнул и зашагал.

Подъем оказался утомительнее, чем я ожидал. Не успел я сделать и нескольких шагов, как рубашка прилипла к телу. От лугов поднимался теплый пар, солнце нещадно палило, по лбу у меня стекали капли пота. Когда я, задыхаясь, остановился, оказалось, что я одолел всего два витка серпантина.