Алексей Егоренков - Земля точка небо

12 сентября 2005 года

— Ну что, разместили его, Поттер?

— В той же трешке. Хотя не понимаю, с какой стати мы…

— Нас попросили об этом из министерства. И кстати, они прислали к нам человека.

— Инспекция? Сколько времени…

— Вообще говоря, нисколько. Вот он, инспектор. Знакомьтесь.

20 июня 2005 года

В углу рта у меня шрам, который я получил, когда встретил Музыканта второй раз в жизни. После космических размеров прежней жизни город казался мне крошечным, его тротуары — узкими, а прохожие — сонными и простыми.

Частица меня еще не вернулась на землю. Она считала, что парит над большинством. Как наивен я был. И как беззащитен. На 7-м Горизонте цвело клейкое лето, и солнце, едва успев сесть, уже подсвечивало небо с другой стороны. Заснуть было непросто, и я стоял внизу, у дома, глядя вверх на собственное окно. Мне часто снятся ночные дома. И окна. Квартиры. Тесные капсулы, в которых нам выпало жить. Которые мы чистим, обставляем, учимся любить и считать родными. Стена, усеянная горящими окнами — будто картотека. Бетонная этажерка, стопка маленьких теплых укрытий от безучастного тревожного мира.

— Хули пасешь? Сначала я не понял ни слова. Искра. Маленькая искра сверкнула в уголке глаза, и спустя миг я стоял на четвереньках, разбитыми ладонями упершись в асфальт. Моя скула горела, пульсируя ровными толчками. Я попытался встать.

— Прошу, не в рёбра, — сказал я. Куда угодно, только не в рёбра.

— Ты чё, страх жизни потерял? Меня ударили еще раз, в ухо, к счастью. От пинка лязгнули зубы, и губа застряла между ними. Я с хрустом откусил болтавшийся лоскуток и сплюнул, и под языком сразу начала собираться кровь. Я сплюнул еще раз, изучая густое пятно на асфальте, — оно мелело, вбирая пыль.

— Ляжь, понял?! Чё он не ляжет? — спросил кто-то и пнул меня в бок. Он сказал еще что-то, но в ухе звенело, и я не разобрал. Теперь явилась боль, она стягивала лицо как резина. Я открыл рот, чтобы кровь текла на подбородок и не мешала дышать. Они были правы: я совсем потерял страх жизни. За что и был наказан. Когда меня обхватили за спину и подняли, я разглядел нападавших.

Двоих уже волокли прочь, один молотил по асфальту пятками, второй был неподвижен. А третий стоял передо мной. Ниже меня ростом, загорелый, пухлый, совсем ребенок. Обычный, если бы не глаза. Они были пусты. Они смотрели в никуда и одновременно повсюду, как неживые.

— Друг, то есть, понял, уважаемый, понял, не надо, ладно? Мы ж не это самое, понял, — сказал он и дернул овальной макушкой. Меня отпустили, и я чуть не упал. Стриженый паренек не смотрел на меня. Он моргнул и приоткрыл рот. У него были яркие белые зубы. Кто-то незнакомый шагнул из-за моей спины и выбросил руку вперед.

В горле стриженого что-то булькнуло, между его белоснежных зубов выскользнул черный поток. Кровь плеснула ему за шиворот, закапала на асфальт рядом с моей, и была темной, густой как масло. Паренек сказал, — н-н-н-н , — и голова его мелко затряслась. Я смотрел ему в лицо, а кровь широкой лентой скользила за ворот, но взгляд его не переменился — на меня смотрели внимательные пустые глаза насекомого. Судороги прекратились. Незнакомец осторожно уложил тело на тротуар и повернулся ко мне. В его руке густо блестело острие.

Человек нагнулся и окунул шило в песок у бордюра, потом вынул и затоптал черную дырочку. Аллея вдруг наполнилась людьми в белых халатах. Они бродили парами — двое плеснули воды на асфальт. Моя кровь и чужая смешались, побежали струйками, оставив розовую пену. Двое перекатили рыхлое тело на полиэтилен, а я стоял и молча смотрел в насекомовидные глаза, так и не поменявшие выражения.

— Не волнуйся. Это и так был мертвец, — человек убрал шило в трубку на поясе. Блок-флейта. Она разбирается .

— Я тоже тебя узнал, — кивнул Музыкант. — Обычно мы не вмешиваемся. Сзади ударил свет, и наши тени завертелись хороводом. От них меня бросило в штопор, но Музыкант цепко ухватил мое плечо.

— Сейчас, — тихо сказал он. — Я закончу с делами, проведу тебя домой, и мы поговорим. Позади остановился древний фургон с мигалкой. «Скорая».

Темно-зеленая, облупленная, как старый умывальник. С полустершимся крестом на белом фонаре. Люди в халатах расположили мертвецов перед ней, — три куска мяса, обернутые в мутный полиэтилен. Музыкант уже стоял там. Он говорил тихо, но я слышал всё, и меня тошнило.

— Этот повесился, вы знаете, где. Этот — зарезал этого, — на сверток шлепнулся кухонный нож. — Нанес удар в шею, пока тот душил его, рану расширьте, отпечатки нужны. Этих в лес, этого в детский сад под дальний павильон — пускай свои найдут. Его люди погрузили тела в фургон и захлопнули дверь.