Ион Агырбичану - «Архангелы»

— За полчаса не умрешь, — урезонивала доамна Марина.

— Оставишь ты меня в покое или нет? Не видишь, я одеваюсь! — взревел Родян. — И бабу, и попа, и черта — всех надо слушать!

И теперь он все пытался увидеть жену, но никак не мог отыскать ее в толпе.

Конец службы был великим облегчением. Иосиф Родян первым подошел под благословение и взял из серебряной ложки кусочек пасхи. В белый ящичек, который держал служка, он опустил монету в двадцать злотых.

— Христос воскресе! — произнес священник и поднес ему просфору, смоченную в вине.

— Воистину воскресе! — зло буркнул Иосиф Родян и тут же стал продираться к выходу. На его месте любой другой завяз бы в толпе и не смог сделать вперед ни шагу. Но Иосифу Родяну люди уступали дорогу, еще теснее прижимаясь друг к другу.

Относительный порядок еще держался, пока причащались самые именитые жители села, пять-шесть человек. После этого вся толпа возжаждала как можно скорее получить освященные просвирки. Оделять людей пасхой стал кроме священника и дьячок, потом еще два ктитора, а вслед за ними звонарь и служка.

Церковный двор был полон народу. Но уже через час на улице не осталось ни одного человека, будто всех проглотила земля. Лавки и питейные заведения были закрыты, село казалось опустевшим. Тишину тревожили только редкие выстрелы.

Церковь наполнилась снова только к вечеру. Но теперь уже никто не забирался снаружи на окна: церковь вместила всех. И снова улицы опустели.

Первый день пасхи отмечался в Вэлень великим благочестием. Казалось, что все поселяне, обычно столь жадные до жизни, проникались великим таинством. Каждый оставался в тесном кругу своей семьи, и было бы просто невероятно, чтобы, к примеру, какая-нибудь женщина отправилась в пасхальное воскресенье поболтать к соседке. Еще в пятницу и субботу каждый запасся и вином, и пивом, а потому муж, жена и старшие дети, сидя дома, нет-нет да и поднимали стаканчик:

— Христос воскресе!

— Воистину воскресе!

Ни крика, ни песни, ни звука скрипичной струны — ничего подобного нигде не было слышно. Только изредка грохотали выстрелы, заставляя отзываться гулом густые леса.

На второй день, как только колокол обозначил конец богослужения, церковь начала быстро пустеть. Первой поторопилась выскочить молодежь, потом стали выходить мужчины и женщины помоложе. Вскоре в церкви остались только те, кому перевалило за пятьдесят. На улице, где-то совсем поблизости от церкви, раздавались веселые, чистые звуки: кто-то наигрывал танец «царину».

Семинарист Василе Мурэшану был весьма огорчен, что читать проповедь ему придется одним только старикам. Его залихорадило от волнения, как только он заметил, что люди двинулись к выходу. Поведение верующих показалось ему издевательством. Мысленно он обвинял отца за то, что тот не приучил прихожан достаивать службу до конца. Своих прихожан он будет учить другому! Василе забыл о пении. Гнев, возмущение, отчаяние, униженность — каких только чувств он не испытал. Воодушевление, с каким он готовился читать проповедь, куда-то испарилось. Стилистические обороты, которые он подбирал с таким тщанием, утратили свой блеск, жесты, которые он отрабатывал, оказались ненужными!

Когда отец подал знак Василе приступать к проповеди, он уже был без сил. Он знал, что проповедь его ровно ничего не стоит и вовсе не достойна того, чтобы ее читать. Но вспомнив, что успел уже намекнуть о своей первой проповеди, Василе испугался, что окажется в смешном положении и, осенив себя крестом, произнес «вступление» и начал проповедь.

Первые фразы давались ему с великим трудом. Но тут он увидел, что какой-то старик не сводит с него глаз. Внимательный взгляд старика спас добрую славу семинариста как проповедника. Стоило Василе заметить, что его внимательно слушают, как к нему тут же вернулось воодушевление, голос обрел звучность, слова будто потеплели, фразы потекли легко и плавно. Мало-помалу Василе забыл, что в церкви одни старики, и полностью отдался развитию избранной темы.

Семинаристу удалось исторгнуть слезы из глаз стариков и женщин и, когда подготовленная проповедь кончилась, он с еще большим пылом принялся импровизировать. Отец из алтаря подавал знаки, чтобы Василе кончал: ведь говорил он уже целых полчаса; но семинарист ничего не видел и не слышал. Тогда Мурэшану-старший, воспользовавшись тем, что оратор перевел дух, громко запел в алтаре:

— Со страхом божиим, с верою и с любовью приблизьтесь!