Ион Агырбичану - «Архангелы»

Георге Родян тоже частенько думал о безумном расточительстве, которым вот уже несколько лет жило село Вэлень, и приходил почти к тем же выводам, что и семинарист. Но как раз в это утро его меньше всего интересовали экономические теории. Гица не признавался себе, но ему больше всего хотелось, чтобы семинарист заговорил с сестрой. Ему было бы очень интересно посмотреть, как этот юный клирик ухаживает за девушками. И поскольку этот клирик Гице нравился, то ему казалось обидным, что Василе даже словом не перемолвился с Эленуцей.

Семинарист чувствовал, что тонет в омуте, из которого ему уже не выбраться, но не печалился, а радовался.

— Я думаю, — снова воодушевился Василе, — что труд на земле крепче связывает человека с плодами, ради которых он целый год работает, нежели труд под землей. Связь крестьянина с полями пшеницы или кукурузы куда крепче связи рудокопа с золотоносной жилой. Вы ведь видели, с каким удовольствием, даже радостью навивает крестьянин воз снопов или сена? Не торопясь, носит он снопы или охапки сена, будто живые существа. И как тяжело расстается крестьянин со стогом сена, который сложил собственными руками, пригладил граблями и разровнял! Чувства земледельца легко можно понять. Возьмем, к примеру, луг! Только проклюнется трава, земледелец приходит взглянуть на нее. С любовью следит он, как она растет, а вместе с ней мало-помалу, день за днем, месяц за месяцем растет и его надежда. Земледелец как бы занимает у травы часть ее жизненной силы. В конце концов трава вздымается до пояса, благоухает по всей округе, и косарь погружается в нее, будто в зеленые волны. Если вы видели косьбу, то должны были ощутить в размеренных движениях косаря великое удовлетворение. Как он ждал этой минуты! Сколько раз замирает у него сердце: не разразилась бы гроза, не попортила бы сено. А запах сена? Пока оно сохнет, пока стоит в копнах возле дома, — весь двор и дом им пахнет, сладко, душисто, и крестьянину кажется, будто стог — частичка его самого. Мне доводилось слышать, как крестьяне спустя много лет вспоминали запах сена — летний, осенний, одного сена, другого. Земледелец трудится долго, он ничего не получает сразу, но работает на свету, под солнцем, и оно облагораживает его душу. Труд в недрах земли куда тяжелее и горше. Здесь не ищут плодов от семян, весь расчет на везенье. Это не труд, а охота. Сперва лихорадочно ищут, потом кувалдами крушат скалу, и если наконец находят среди тьмы и могильного смрада золото, то не собирают его, а алчно выцарапывают. Золото не друг, оно скорее враг, которого пришлось долго и трудно преследовать. Крестьянин, оглядывая во дворе копны сена и полные закрома, чувствует благодатный покой и говорит: «Все хорошо! Слава тебе, господи!» А золотоискатель, видя два-три килограмма золота, шепчет: «Наконец-то! Вот увидишь, что я с тобой сделаю!» И он не щадит это золото, как врага, наконец-то попавшего ему в руки. Думаю, по той же причине и наши односельчане столь расточительны.

Георге Родян даже захлопал в ладоши, когда семинарист закончил свою речь.

— Да ты нам целый трактат по социальной психологии прочел! — воскликнул он.

— И вправду. Извините меня, — смутился Василе, порозовевший от возбуждения.

— Домнул Мурэшану и поет, и говорит просто замечательно, — похвалила Эленуца Василе, и лицо у нее засветилось. — О последней его способности я до сих пор не знала, — добавила она, бросив на юношу смущенный взгляд.

— Вы слишком добры, домнишоара! — почти шепотом ответил юноша.

— О, я совсем не добрая, домнул семинарист. Спросите Гицу. Напротив, я часто оказываюсь злой, потому что всегда говорю правду.

— Превосходное качество, дорогая сестрица, но несколько опасное, — улыбнулся Георге. Эленуца покраснела, опустила глаза в землю, но тут же вызывающе встряхнула головой.

— Ты можешь только пожалеть, что не был на всенощной, — обратилась она к брату. — Служба была замечательная, а домнул Мурэшану пел как никогда.

— Каноны и псалмы необычайно красивы. Музыка божественная, домнишоара, — как бы извиняясь, произнес семинарист.

— Не скажу, что не сожалею об этом, — начал Гица, — но ты же знаешь, я не мог. Я убежден, — произнес он вполне серьезно, — что и на меня вчерашняя служба произвела бы сильное впечатление. Зато сегодняшние рассуждения домнула семинариста побуждают меня к размышлению-Заметив, что Эленуца следит за выражением его лица, Георге поспешил добавить: — Я не шучу. И весьма сожалею, что не изучал логику.