Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Крушение. Книга вторая.

Уже вечером состоялась встреча. Вопрос о займе решили детально не обсуждать, говорить лишь об отказе от взаимных претензий и возобновлении дипломатических отношений. Переговоры начались 2 апреля — У го фон Мальцан был приглашен к Чичерину в отель «Эспланад». Уступчивость немецкий дипломат начал проявлять лишь в конце разговора.

Третьего апреля Чичерина и Литвинова поочередно приняли Вирт и Ратенау. Канцлер Иозеф Вирт — невысокий, полный, казавшийся добродушным и рассудительным, в прошлом учитель гимназии, — был трезвым политиком. Он сочувственно выслушивал «красных русских», но отвечал уклончиво, ссылался на трудности, переживаемые Германией, на слабость правительства. Министр Вальтер Ратенау являл собою полную противоположность канцлеру — высокий, сухопарый, инженер, экономист, социолог, сын основателя «Всеобщей компании электричества», он говорил красивым баритоном нескончаемо долго, витиевато и с удовольствием слушал себя. Изливался в дружественных чувствах, но проявлял твердость и неуступчивость. В честь высоких гостей немцы дали завтрак, дабы потом, как было сказано, с новыми силами вернуться к переговорам. Однако и после завтрака хозяева не торопились покинуть парадные залы, куда пригласили значительное число своих сотрудников и где был подан чай.

Четвертого апреля, во вторник, советских дипломатов принимал немецкий финансист Феликс Дейч. На завтраке присутствовало много известных литераторов и других знаменитостей. Хозяин был чрезвычайно любезен, предупредителен. Позднее прибыл фон Мальцан. После разговора с ним стало ясно: сил заведующего восточными делами правительства Вирта оказалось недостаточно. До Генуи немцы ни на какие уступки не пойдут, надеясь «умаслить» Англию. Впрочем, в качестве демонстрации «определенной близости и взаимопонимания» правительство заявляло о своей готовности отдать Советской России здание русского посольства на Унтер-ден-Линден…

Пора было уезжать. Но уезжать, по существу, было не с чем. И в Москву сообщать нечего. Литвинов нервничал. Вообще-то он с самого начала говорил, что из переговоров с немцами ничего не выйдет. И даже подшучивал: «Представитель знатнейшего аристократического рода России, конечно, без труда сможет подавить сына бедного английского крестьянина Ллойд Джорджа». Чичерин в долгу не оставался, говорил, что «английские симпатии Максима Максимовича известны всем — они определились с тех пор, как его уважаемый коллега женился на англичанке из приличной семьи Айви Лоу, а затем посидел в приличной английской тюрьме, пока его не обменяли на шпиона Брюса Локкарта». Литвинов напоминал аналогичную ситуацию: в восемнадцатом году и Чичерина пришлось обменивать на Бьюкенена — английского посла в России. Адольф Абрамович Иоффе, знавший нынешнюю Германию как никто другой, примиряя, убеждал своих товарищей в полезности нынешних, ничем не окончившихся берлинских переговоров: они-де окажут решающее влияние на позицию немецкой делегации в Генуе, когда немцы увидят там полную неуступчивость англичан и французов.

Вся советская делегация — от машинисток, стенографисток, различных экспертов и шифровальщиков до руководителей — сохраняла прежний московский ритм работы Наркомата иностранных дел и трудилась чуть не круглосуточно...

Да, на этот раз они, кажется, все продумали, взвесили, рассчитали. Большевистские эмиссары сами шли к ним в руки. Не надо было с риском для жизни переходить границу, тайком пробираться лесами и болотами в Москву и Петроград, страшась всего и каждого, организовывать покушения и диверсии. Берлин — огромный город, тут легко потеряться и замести следы. А кто, собственно, станет их преследовать? Поленте, шпитцели, фауманы? [40] Агенты (нем., жарг.) Как бы не так! Только для проформы, делая вид, что исполняют свой долг. Какое им дело до приезжих большевиков?! И разве друзья из министерства иностранных дел не намекнули впрямую, что в самой Германии имеются определенные силы, которые желали бы отсрочки мирной конференции — по крайней мере, а еще лучше, если б Генуя вообще не состоялась. У боевиков есть оружие, бомбы и даже яды. Есть и целая фотоколлекция комиссарских изображений, планы и карты. В груди у каждого — огонь мести. Денег вот мало, но что деньги?! Их обещали после акции.

Каждый вечер они собирались в маленьком ресторанчике неподалеку от Шарлотенбургбанхофа. Заказывали по рюмке водки, пиво, ждали Эльвенгрена. Наконец появляется Георгий Евгеньевич — рослый, широкогрудый, узкое, сухое, англизированное лицо, маленькие усики, прямой пробор, волевой подбородок, — его можно было бы назвать красивым, если б не большие оттопыренные уши, мясистый нос и вечно брезгливое выражение лица. Эльвенгрен, кавалер двух «Георгиев», считавшийся опытным конспиратором и террористом, был руководителем операции. Он придирчиво и несколько высокомерно (это обижало многих) расспрашивал о планах аттентата. Они не отличались изобретательностью, и он отвергал их один за другим. В конце кондов, не придя ни к чему определенному, решили дождаться приезда большевиков, проверить данные, полученные от немцев, а уж потом разрабатывать подробный план нападения. Появление в группе черного спортивного «опеля» существенно облегчало, по общему мнению, задачу — с точки зрения и внезапности удара, и быстрого отступления, и связи между дублирующими друг друга террористами. Клементьев целыми часами осваивал «опель», бесконечно крутился по улочкам вокруг отеля «Эуропише Палас», где обычно останавливались представители Москвы. Он хотел освоить все пути подходов и отходов для своей группы.