Марк Еленин - Семь смертных грехов. Роман-хроника. Соль чужбины. Книга третья

— Всякий день вижу себя в зеркале. И каждый считает своим долгом рассказать мне это.

— Но отчего так? — Ксения улыбнулась. — Вас в детстве часто таскали за ухо?

— В фигуральном смысле — конечно. Это тренирует уши, скажу вам по секрету, мадемуазель… э?

— Белопольская. Ксения Николаевна. По вашему лицу я вижу, вы слышали эту фамилию. Но мой отец и я не имеем между собой ничего общего. Давайте беседовать без взаимных вопросов. Только на таких условиях.

— Повинюсь, я не знаю вашего отца, простите, Ксения Николаевна. Да я и не очень любопытен. Лишь один вопрос — позвольте?.. Мы могли бы перекусить? Это нас... вас... уйдете, как только я вам невыносимо надоем. Соглашайтесь, пожалуйста. Вы мня очень обяжете.

— В моем кругу так не принято. Впрочем, где он, мой круг? Я соглашаюсь, господин Федоров-Анохин, — просто сказала она. — Только это так сложно — «Федоров-Анохин». Пусть будет что-либо одно, Федоров или Анохин.

— Сколько угодно, Ксения Николаевна! Dixi el animam levavi, [47] Сказал и облегчил душу (лат.). — так говорил мой учитель, мир праху его... — бархатный голос пресекся. Он склонил голову, лицо его застыло. — Куда мы пойдем? Я небогат сегодня. Как обычно, впрочем. Сколько времени вы можете пожертвовать мне?

— Простите, запамятовала. Лев?..

— Федорович — с вашего разрешения.

— Дело не в моем, а в вашем свободном времени, Лев Федорович. Считайте, считайте! Франки, минуты, часы!

— Мне совестно, Ксения Николаевна. Я не думал... Не надеялся, что вы... что я... Если честно, сейчас мне необходимо в редакцию. Буквально на десять минут, не больше. Предупредить, договориться: клерку ведь не прощают самоуправства. Простите уж болтуна. Зато потом — полная свобода. Так как?

— Согласна и на это, — Ксения удивлялась себе все больше.

Они спустились в метро. Лев Федорович говорил не переставая, но Ксения не слышала. Грохот и скрежет вагонных колес заглушал слова. Ксения улыбалась своим мыслям. Послал же ей Бог такого чудака! Промелькнула одна станция, уставленная рекламными щитами, еще одна, и людской поток вынес их из вагона, повлек к выходу. Анохин со всем почтением осторожно поддерживал Ксению под локоть, и она чувствовала силу его руки. Они прошли несколько кварталов. Разговаривать на ходу было неудобно, он — высокий, выше ее на голову, тихие слова его точно застревали в бороде. Она — вся во власти забытого чувства надежной защищенности. Словно вернулось детство, когда дед, крепко взяв ее за руку, водил в Александровский сад, к фонтану у главного входа в Адмиралтейство. Они свернули в боковую улицу. Здесь было тише, пустынный воздух не столь пропитан бензиновой гарью.

— Rue d’Astorg, — услышала Белопольская. — Семнадцатый дом. Это рядом, потерпите.

— С удовольствием, — ответила она.

Неказистый серый дом. Давно не ремонтируемый, вроде и не жилой. Напротив — кафе, несколько столиков под полосатыми грибками выставлены на тротуар. И только за одним чутко дремлет старый владелец заведения. Услышав шаги, он приподнял веко и сказал:

— Bonjour, м’сье Лев. Утро есть доброе. N’est се раз?

— Доброе утро, дядюшка Анри! Не угостите чашечкой кофе мою землячку? Пока я сбегаю наверх, а, Ксения Николаевна?

— Я пойду с вами, Лев Федорович. Я никогда не была в редакции, и мне любопытно.

— Ничего любопытного, — сказал он прямодушно. — Худший вид торговой лавки.

— Лавки — почему? .

— Здесь продают слова и свои убеждения. Умоляю! Не смотрите так удивленно. И я продаю здесь свои слова.

— Отнюдь не удивляюсь: каждый нынче продает то, что может. Вернее, то, что у него покупают. Вы не оригинальны, Лев Федорович. Так идем?

— Извольте, — он толкнул высокую дверь, легко придержал тугую пружину. — Кофе отменяется, Анри.

— Quel dommage [48] Жаль (франц.). , — равнодушно произнес старик, незамедлительно погружаясь в привычную дрему.

Они поднялись по обшарпанной, неширокой, но довольно крутой лестнице на третий этаж. Анохин предупредительно шагнул вперед, распахнул дверь, обитую изнутри железом, сказал:

— Прошу! Alea jacta est! Жребий брошен! По коридору и сразу налево.

Они оказались в маленькой комнате, где было втиснуто впритык четыре стола, заваленных бумагами чуть не на полметра высотой. И лишь за одним возвышалась над бумагами копна светлых зачесанных назад волос.

— Вот стул, пожалуйста, — сказал несколько скованно Анохнн. И соседу: — Привет, Толя. Ты уже получил презренное злато?

— У хозяина опять нет денег. И ты не получишь, — над столом поднялась атлетическая, под стать анохинской, фигура в несколько потертой визитке, нарукавниках и свежей рубашке с галстуком-бабочкой под чуть рыжеватой аккуратной бородой. Он с нескрываемым восхищением разглядывал Белопольскую строгими светло-голубыми глазами.