Альманах немецкой литературы. Выпуск 1.

Когда мы в субботу едем по Хелененштрассе, то чувство такое же, как и раньше, говорю я отцу потом, когда он берет меня с собой во Фрону покупать яйца у господина Верхёрена, чтобы нам не пришлось шпинат, который мама чистит, есть совсем без ничего.

Только чувство это немножко другим обусловлено, говорит мне отец и медленно едет домой, потому что у нас теперь яйца.

Тут дороги пока не заасфальтированы, зато деревьев еще много. В городе стало тесно, он переполнен настолько, что, того и гляди, лопнет на окраинах. Очень много домов строится везде. К самым отдаленным хуторам и поселкам, которые до сих пор были только по названию связаны с нашим городом, теперь подводятся вода и электричество, а на дороги, которые к ним ведут, кладут покрытие, а иногда их даже асфальтируют.

Знаешь, что это, спрашивает меня отец, когда мы в эту субботу медленно проезжаем мимо одного из таких только что построенных домов, совершенно безобразного.

Нет, говорю я.

Строительная лихорадка, говорит отец.

Которой заразился сразу весь наш город, хотя никто не знает, откуда она появилась так вдруг, отец тоже не знает. Мама все еще частенько запирается у себя наверху, хотя уже и не ложится, а сидит все время перед зеркалом и смотрит, как она стареет. Она предполагает, что строительная лихорадка идет от кирпичного завода, который построен к югу от города и снабжает всю нашу область кирпичами и цементом. Чтобы пройти по этому кирпичному заводу, наверное, и целого дня не хватит, говорит господин Ломанн, который со своей женой, у которой, наверное, один глаз стеклянный, в выходные прошел по заводу и все там посмотрел. Можете себе представить, какой он большой и как много там работы, говорит он. Сходите как-нибудь туда, увидите, что это значит — работать, восклицает господин Ломанн. А отец говорит, что на нашем кирпичном заводе работают вовсе не больше, чем на других кирпичных заводах во всем мире, а столько же. А скорее всего и поменьше, говорит он. К тому же мы, даже если и захотим, не сможем пройти по нему, потому что вокруг него построен высокий забор и туда никого не пускают. Во всяком случае, эта строительная лихорадка, которая появилась на кирпичном заводе, перебрасывается и на многих из наших. Везде что-нибудь строят и надстраивают, даже у нас, у каменоломни. Мы и оглянуться не успели, а прямо перед родительской спальней поставили доходные дома, и там шумно, грязно, они на нас тень бросают и, помяните мои слова, отравят нам всю жизнь, говорит отец маме и нам, в возбуждении хромая по нашей гостиной туда-сюда.

Свежий воздух, который у нас был, теперь будет испорчен всеми теми, кто сюда к нам переезжает, они начнут вдыхать его и выдыхать прямо перед нашими окнами, и в воздухе у нас будут носиться такие же миазмы, как на рынке, говорит мама. И забывает свою колику, и тоже разнервничалась, но теперь, во время этой лихорадки все от чего-нибудь расстраиваются, так что мы совершенно позабываем господина Вейльхенфельда.

Он болен, отвечает мама, когда я раз вспоминаю про него и спрашиваю.

Он лежит на кушетке и читает, говорит отец.

Если его уже не перевели, говорит молодая фрау Верхёрен, которая снова беременная, и идет в свой курятник нам за яйцами.

А куда это его перевели, кричу я ей вслед и заглядываю в курятник, но этого фрау Верхёрен не знает.

Во всяком случае, в эркере его уже нет, то есть у окна он не сидит. Но это все равно, потому что теперь в нашем окруженном домами дворе господин Вейльхенфельд не смог бы незаметно выйти из отцовой машины и обойти ее, чтобы потом вместе с нами поужинать. Каждого, кто к нам ходит, видят соседи, которые все после переезда достали подушки и положили на подоконники и, потому что смотреть не на что, заглядывают в наш двор и наблюдают, кто там у нас. Но может быть, господин Вейльхенфельд и сам не захотел бы незаметно с нами ужинать, так что в год строительной лихорадки я спокойно могу позабыть про него.

Отец домой вернулся, мы через открытое окно сперва услышали его старую машину, а потом стук его ненастоящей ноги. Машину он оставил во дворе и вошел. Мы слышали еще, как он свою дубовую палку на крючок повесил. Он вернулся от господина Вейльхенфельда, он смотрел на маму.

Ну что там опять, я скоро кричать начну от этого имени, закричала мама, у которой всегда, когда она слышит фамилию господина Вейльхенфельда, начинается колика, и больше всего ей хотелось бы забыть о его существовании.

Мы сели за стол. Тетя Ильза сперва чай принесла, а потом хлеб, колбасу и сыр. Фрау Мальц, которая после фрау Бихлер два раза в неделю убирала у господина Вейльхенфельда, теперь больше к нему ходить не будет. Она появилась у него сегодня после обеда, когда ей не надо было приходить, и с нею вместе какой-то мрачный мужчина с усами и с большой плетеной сумкой, которого она называла «шурин». Без стука они оба вошли в кабинет господина Вейльхенфельда, который закрыл шторы, сидел за серединным столом и читал книгу.