Альманах немецкой литературы. Выпуск 1.

А отец успокаивает ее, еще до вечера, дорогая моя фрау Лаубе, все выветрится.

Вы вправду так думаете или просто так говорите, спрашивает отца фрау Лаубе.

Я вправду так думаю, отвечает отец.

Мы идем через галечный пляж, который скрипит под ногами, и все молчат, и отец, и мама, и Лаубе.

А они ему все волосы отрезали, спрашиваю я и трогаю себя за волосы.

Смотри-ка, говорит мама и останавливается, вы все слышали?

Значит, все, спрашиваю я.

Да.

А почему они ему их отрезали?

Ах, говорит мама и смотрит сперва на отца, потом на обоих Лаубе, но они этого тоже не знают или просто говорить не хотят. Ах, говорит мама, просто так.

А полиция, спрашиваю я дальше, она разрешила ему волосы отрезать?

Тут мама и отец и господин и госпожа Лаубе только усмехнулись чуть-чуть, а господин Лаубе сказал, что полиции все равно, что случится с волосами господина Вейльхенфельда, или с его носом, или ушами. Такими пустяками полиция не занимается. А почему это с его носом и ушами, спрашиваю я, потому что, наверное, все прослушал про нос и про уши господина Вейльхенфельда или уже опять забыл. Разве уши и нос теперь у него тоже испорчены?

Да, говорит господин Лаубе, и они тоже, и мы уже обошли пруд.

Господин Вейльхенфельд — это одно, совсем другое — его труды, говорит отец за завтраком, на который, потому что сегодня воскресенье, мы едим свежие яйца, которые куры потеряли. Каждому полагается по одному, только отцу мама дает два, но он второе отодвигает в сторону, потом его снова курам подложат. А именно — труды его носят философский, общий характер и относятся к миру в целом. Сочинения эти, над которыми он работал вот уже более тридцати лет, хотя они еще не совсем завершены, стоят во всех библиотеках мира, но у нас они совершенно неизвестны, у нас другие заботы. Из-за того множества мыслей, которые господин Вейльхенфельд вложил в свои сочинения, понять их не так-то легко, ей-богу, нет. Я, во всяком случае, их не понимаю, говорит мама, когда я спрашиваю ее об изображенном в этих сочинениях горнем мире. Я называю это горним миром, потому что мир этот существует только в его голове, говорит отец, знать об этом мире вовсе не обязательно, без него тоже можно жить. После смерти господина Вейльхенфельда он все равно разрушится, и его скоро забудут. И тогда этот наш мир снова станет таким же, каким был и до господина Вейльхенфельда, он не оставит здесь следа.

Так господин Вейльхенфельд потерял свои волосы, и в городе нашем еще долго говорят об этом. А когда это уже начинает забываться, господин Вейльхенфельд говорит себе: Я должен это сделать! — и идет после обеда в полицейский участок, чтобы, не снимая шляпы, заявить о том, что на него было совершено нападение , и подать господину Обермюллеру, который как раз сегодня дежурит, жалобу на неизвестных правонарушителей, но тот ее не принимает. Вместо этого он говорит: Подождите! — и уходит в заднюю комнату и долго не возвращается. А его коллега Шапс не может вытерпеть, что господин Вейльхенфельд все это время смотрит, как он работает, и говорит ему, чтобы он отвернулся и смотрел в стену и пускай шляпу тоже снимет. Потом господин Обермюллер возвращается и спрашивает господина Вейльхенфельда, пришел ли он, чтобы подать жалобу. Да, отвечает господин Вейльхенфельд стене, надо мной издевались. Жалобу, значит? — снова спрашивает господин Обермюллер. Да, говорит господин Вейльхенфельд. Тогда господин Обермюллер опять уходит, а господин Вейльхенфельд стоит лицом к стене, но потом господин Обермюллер возвращается, и в руках у него табличка, которую он вешает на шею господину Вейльхенфельду. С этой табличкой господина Вейльхенфельда выталкивают из участка на улицу и еще два часа водят по всему городу, но чтоб без шляпы, говорит господин Обермюллер, который едет впереди него на велосипеде. За господином Вейльхенфельдом и рядом с ним идет много народу. Некоторые едут за ним на велосипедах и звонят в звонки, а сколько еще из окон высунулось, это и так понятно. Господин Обермюллер едет через всю Хелененштрассе, где как раз открываются магазины после обеда, потом мимо пассажа по Рыночному мосту, потом заворачивает и с другой стороны едет вниз по Хелененштрассе, где, потому что весть о «прогулке» господина Вейльхенфельда уже разнеслась по всему городу, собралось довольно много народу и все хотят на него посмотреть. Потом они сворачивают к кирпичному заводу, проходят мимо вокзала, мимо моей школы, где господин Ломанн нам сказал, чтобы все подошли к окнам, и под конец — по рыночной площади сквозь густую толпу, которая при виде бледного как смерть господина Вейльхенфельда со смехом расступается, а некоторые в ужасе, и снова подходят к полицейскому участку. На табличке, которая висит у него на шее, господин Обермюллер написал: Я больше никогда не буду жаловаться в полицию, «профессор» Бернхард Израэль Вейльхенфельд. Никогда подчеркнуто. До самого вечера люди остаются стоять на тротуарах или ходят туда-сюда в надежде, что господин Вейльхенфельд еще раз пройдет по городу, но он больше не проходит, а ему разрешают, когда уже темно становится, идти обратно домой. На следующий день — это суббота — у нас снова о нем говорят, но теперь уже не только о его волосах, а и про ссадины, которые были у него на лице, когда он выходил из полицейского участка. Погода сегодня тоже хорошая, и мы открываем окна и перекрикиваемся через улицу про все, что мы знаем об этой «прогулке». Около полудня мы выходим в город, и мама, у которой из-за ее колики под легким платьем еще корсет надет, говорит, что теперь он у нас надолго не останется. Это невозможно после всего того, что они с ним сделали вчера, теперь господин Вейльхенфельд соберется и уедет, говорит она.