Альманах немецкой литературы. Выпуск 1.

Все время господину Вейльхенфельду приходится трясти его за плечо и повторять свой вопрос, но все равно господин Магириус валится на спинку сиденья и ничего не отвечает. Так что господин Вейльхенфельд разочарованно прерывает этот разговор и обращается к нам, спрашивает, какой у меня в школе любимый предмет и какое любимое…

Рисование и макароны, говорю я.

Вот как, говорит господин Вейльхенфельд и достает из кармана по кусочку сахара, сестре и мне. Но грызть сахар нельзя, потому что от этого портятся зубы. Сахар нужно сосать и глотать сладкую воду, чтобы она постепенно растворялась в крови. Господин Вейльхенфельд гладит меня по голове, форма которой, как он говорит, свидетельствует об артистической натуре. Так мы и едем по нашему маленькому, окутанному вечерним туманом городу до самого нашего дома, который стоит по ту сторону каменоломни немножко на отшибе, так что господину Вейльхенфельду можно было бы, говорит отец, безбоязненно выйти, размяться, пройтись возле машины, потому что здесь его никто не увидит. Пока отец расталкивает господина Магириуса, мы ведем господина Вейльхенфельда к нашему дому. У порога нас встречает мама, господин Вейльхенфельд целует ей руку и сразу начинает благодарить ее за приглашение.

Боже мой, даже не верится, что вы меня пригласили, восклицает он снова и снова.

Что вы, конечно же, говорит мама.

Гм, бормочет господин Вейльхенфельд, гм. И не находит слов, которые хочет сказать, потому что он так долго не разговаривал, что совсем отвык. Все слова у меня здесь, говорит господин Вейльхенфельд и показывает на язык, но, видимо, нужно какое-то время, прежде чем я…

Проходите в дом, прошу вас, говорит мама, она терпеливо подождала, но слова так и не пришли.

Во всяком случае, я никогда не забуду этого приглашения, даже если сто лет проживу, что, впрочем, кажется маловероятным, говорит господин Вейльхенфельд.

Он все еще как-то дичится, и мы окружаем его и ведем в большую нижнюю комнату, где наш дедушка умер после тяжелой и продолжительной болезни, мама там уже натопила, а стол раздвинула и накрыла. Даже вазу с цветами поставила. Господина Вейльхенфельда как почетного гостя усаживают во главе стола, а он продолжает твердить, как давно он не был в гостях. Но ничего не поделаешь, говорит он, в такие уж времена мы живем.

Неправда, что история ничему не учит, просто-напросто у нее нет учеников.

Какие-то особенные кушанья мама выдумывать не стала, а сварила в нашей высоченной холодной кухне самый обычный ужин. Все она выносит к столу в кастрюльках, накладывает в тарелки и передает их поверх наших голов. Хлеб лежит в корзиночке, каждый берет, сколько хочет. Потом она ставит на стол большую супницу из йенского стекла. Она очень дорогая, и там суп, густой-густой. Мама не говорит, как он называется, но в нем есть макароны. С первой же ложки господин Вейльхенфельд начинает хвалить, как она дивно готовит. Он просит у мамы разрешения и крошит себе в тарелку хлеб. И без конца оглядывает комнату, потому что она ему еще чужая, он ее не успел до конца рассмотреть; кажется, он совсем растрогался; на нем черный праздничный костюм, который давно уже не надевался, потому что господину Вейльхенфельду ходить в нем некуда. Ему очень хочется поделиться с нами своими мыслями, которые он в последние годы хотя и записывал впрок, но уже больше не мог о них рассказывать за недостатком аудитории, он говорит, что хочет излить нам душу, но нужные слова ему не вспоминаются и язык заплетается (он говорит: затлепается ). И он из-за этого волнуется, сидит, склонившись над своей тарелкой с ложкой в руке, время от времени открывает рот, но ничего у него не получается. А от супа, который мама сварила, пар идет ему прямо в лицо, и пот капельками бежит по щекам, так что ему приходится их рукой смахивать, чтобы они в тарелку не капали. А потом я вдруг замечаю, что это и не пот вовсе, а слезы. Правда, сидит господин Вейльхенфельд и плачет себе в тарелку!

Что вы, господин Вейльхенфельд, вам нельзя так волноваться, говорит мама и грозит ему пальцем. Расскажите лучше, как вы провели зиму?

Ах, и сам не знаю, право, отвечает господин Вейльхенфельд и хочет еще что-то сказать, но опять у него не получается. Но, дорогой профессор, в нашем приглашении нет ничего необычного, говорит мама, положив ладонь на его руку. Надеемся, что это не последний ваш визит. Не так ли, спрашивает она отца. Разумеется, не последний, отвечает отец, который при виде супницы помедлил, благоговейно сложив руки, и теперь хочет наконец-то поесть. Мы часто приглашаем к себе гостей, даже если не очень близко знакомы с ними. И к тому же господин Вейльхенфельд, как и сам он, тоже учился в Лейпциге, правда, гораздо раньше и в совсем другой корпорации , говорит отец. Кушайте же, дорогой Вейльхенфельд, иначе все остынет, добавляет он. И, чтобы у гостя разыгрался аппетит, он даже начинает перечислять, что же еще мама положила в суп, кроме макарон, но господин Вейльхенфельд есть уже просто не может. Почти все прежние коллеги и знакомые прекратили общение с ним, я теперь совсем один, говорит он. Почти сорок лет совместной работы — а теперь его и знать никто не хочет. Бывшие ученики — а у него ведь их были сотни — уже сдали его в архив. Пока в нашем городе о нем ничего не знали, с ним хотя бы здоровались, но как только стало известно, кто он такой есть, приветствия тоже прекратились. Теперь все делают вид, будто он вообще не существует, будто его нет на этом свете. Бесспорно, книги могут заменить общение с людьми, но лишь до известной степени. Не так ли, спрашивает господин Вейльхенфельд. Он встает, подходит к окну и смотрит на наш огород.