Виктория Хислоп - Нить

И все же были в Салониках вещи, которые остались бесценными. После 1917 года, когда почти весь город выгорел до основания, из реликвий в синагогах уцелело совсем немногое. Все библиотеки и архивы погибли в огне; и древние Торы, и сочинения раввинов, которые, как говорили, привезли из Испании в пятнадцатом веке, тоже были, за редкими исключениями, утрачены.

В конце июня, приблизительно через месяц после ареста главного городского раввина, в Салониках объявились двое хорошо одетых людей, которые нанесли визит двум старейшинам еврейской общины. Один из этих людей умел кое-как объясняться по-гречески, и можно было догадаться, что он изучал древнегреческий в университете. Оба вежливо представились уполномоченными Комиссии по еврейским делам, которую, по их словам, учредили для изучения еврейства. Глава комиссии Альфред Розенберг, человек весьма культурный и образованный, поручил им собрать все важные документы и рукописи и передать в главное управление комиссии во Франкфурт.

Все это звучало правдоподобно и наукообразно, и даже фамилия у человека, учредившего комиссию, была еврейская. Раввины покивали, поулыбались, изобразили живой интерес и полное одобрение такого плана. В изложении людей из Франкфурта эта идея определенно выглядела убедительно.

– И когда же вы приступите? – заинтересованно спросил один из старейшин.

– Завтра, на рассвете, – ответил один из мужчин, с прилизанными волосами. Его тонкие губы изогнулись в улыбке, однако глаза остались холодными. – На следующей неделе мы планируем закончить опись, и после этого все должно быть готово к отправке. Это, разумеется, требует безусловного содействия еврейской общины. И мы полагаемся на вас.

– Разумеется, – хором сказали оба руководителя.

– Вы будете здесь завтра утром?

Оба кивнули. Они стояли в синагоге, где нашли приют некоторые из тех немногочисленных реликвий, что сохранились во время пожара двадцать с лишним лет назад. Говорил по большей части один из немцев, его коллега в это время ходил по синагоге и внимательно ее осматривал. Он остановился возле Ковчега Святыни – высокого шкафчика, где хранились свитки Священного Писания.

– Свитки Торы, полагаю, находятся здесь, – сказал он. – А нельзя ли взглянуть? – Он почти чувственным алчным жестом провел пальцами по занавесу, висевшему перед Ковчегом.

– Ключ не здесь, – объяснил один из раввинов. – Но завтра я его принесу.

Как только немцы ушли, раввины заговорили торопливыми приглушенными голосами. Вскоре они вышли из синагоги и через пятнадцать минут были уже на улице Ирини. Было семь часов вечера.

Едва завидев в дверях бородатые лица, искаженные тревогой, Саул Морено ощутил прилив ужаса, который не покидал его с того дня, как в Салоники вошли танки.

– Нам нужно кое-что спрятать. Не все. Но хотя бы кое-что, – задыхаясь, объяснил один из раввинов.

– Иначе это, разумеется, вызовет подозрения, – добавил второй.

Оба сели, а Саул Морено зашагал по комнате взад-вперед.

– Но что я могу сделать? Вы же не хотите, чтобы я прятал это в мастерской?..

– Не совсем…

– Туда ведь немцы ходят чуть ли не каждый день. Я не могу подвергать опасности своих работников.

– Нет, об этом мы вас не просим. Нам бы это и в голову не пришло.

– И разумеется, мы не можем спрятать все свитки. Это немыслимо. Но нам нужна ваша помощь, чтобы спрятать одну рукопись и фрагмент одного из свитков. И занавес. Нужно попытаться, – взмолился младший из раввинов. – И только вы можете нам помочь.

Саул Морено слушал. Ему очень хотелось помочь. Долг перед своей синагогой он считал самым священным, но очень страшно было подставить под удар жену, сыновей и всех хороших людей, что у него работали.

В руках у раввина был потрепанный кожаный чемоданчик.

– Давайте я вам покажу, что мы принесли. А потом скажете, такая ли уж это безумная идея.

Кирия Морено уже стояла за спиной мужа, и в дрожащем свете свечи они оба смотрели, как раввин открывает чемодан и начинает доставать оттуда вещи. Он выложил их на стол по одной, а муж и жена Морено стояли, раскрыв рты.

– Вот это – фрагмент свитка Торы, который считается древнейшим из сохранившихся в Салониках.

Затем он развернул знакомый огромный рулон бархата.

Это был парохет – занавес, который, как говорили, висел перед Ковчегом сотни лет и, возможно, не был новым уже тогда, когда его привезли из Испании. Вышивка на нем потускнела, но нить была из чистого золота.