Виктория Хислоп - Нить

День был холодный, и перед уходом Павлина сбегала наверх, в комнату Димитрия, и отыскала для Элиаса пальто.

– В него, конечно, двое таких, как ты, поместятся, – сказала она, – но хоть не замерзнешь.

Вид у Элиаса в тяжелом кашемировом пальто с пышным воротником был нелепый. Константинос Комнинос заказал его для Димитрия в мастерской Морено, когда сын поступил в университет. Димитрий его почти не носил, и теперь было видно, какое оно жесткое – как любая дорогая неношеная вещь.

Катерина вышла из дома, рассчитывая за пятнадцать минут быстрым шагом дойти до работы, и тут увидела, что навстречу идет Павлина с каким-то мужчиной. Вид у него, утонувшего в огромном темном пальто, был странный, но уже через секунду она узнала это лицо.

– Элиас! Это я, Катерина.

– Здравствуй, Катерина.

Странная это была встреча. Вспомнив о том, куда направляется, Катерина покраснела от стыда.

– Павлина говорит, у кирии Караянидис должен быть ключ от нашего дома.

Катерина, которая обычно очень беспокоилась, как бы не опоздать, вернулась в дом и позвала Евгению.

Та была вне себя от радости, увидев Элиаса. Слухи уже заставили ее смириться с мыслью о том, что никого из Морено она больше не увидит.

Элиас чувствовал, что с ним разговаривают так, будто он с того света вернулся, но его это не волновало. Ему не терпелось попасть в дом.

– Я тут старалась наводить чистоту по возможности, – пояснила Евгения. Она держала в руках масляную лампу, освещая почти пустую комнату. Электричества в доме уже не было.

Элиас распахнул ставни, но слабый утренний свет почти не проникал в окна.

– Но где же все? Вот тут, кажется, стояло большое кресло? А мамин сундук где?

Евгения молчала. Да Элиас, кажется, и не ждал ответа. Он поднялся наверх, а Евгения осталась внизу, прислушиваясь к звуку резких, взволнованных шагов из комнаты в комнату. Голые доски пола усиливали звуки.

Вскоре Элиас снова сбежал вниз. В холодной комнате дыхание вырывалось у него изо рта облаками пара. Даже в пальто Димитрия он весь дрожал.

– Они все забрали! – возмущенно сказал он. – Даже мою кровать! Даже мою картину со стены!

Евгении не хотелось разбивать его иллюзии. Пусть лучше воображает, как его родители аккуратно укладывают вещи, чтобы увезти их в другую страну, чем узнает правду: что их дом разгромили мародеры, после того как Морено уехали в Польшу с почти пустыми руками.

И она кивнула. Катерина стояла рядом, боясь дышать. Рано или поздно, думала она, Элиас спросит про мастерскую.

– Может, пойдем к нам, я кофе сварю? – дружелюбно проговорила Евгения.

– Ну что ж, здесь-то, я вижу, кофе пить не из чего, – язвительно отозвался Элиас.

Евгении врезалось в память, как она выметала осколки разбитых чашек наутро после ограбления. Из всех фарфоровых сервизов кирии Морено не уцелело ничего.

Они вышли и вернулись в соседний дом. На них повеяло теплом от плиты, и вскоре вода уже закипела.

– Как ты собираешься поступать дальше, Элиас?

– Наверно, поеду на север, к родителям, – ответил он. – Что мне еще делать? Войны с меня хватит. Более чем. Люди, за которых я сражался, по мне, ничуть не лучше тех, против кого я сражался.

По его тону было ясно, что никаких иллюзий у него уже не осталось.

– Переночуешь сегодня у нас? – спросила Евгения, наливая кофе. – Мы с Катериной и на одной кровати поместимся.

Элиас смотрел в свою чашку, на кофейную гущу. Он почти и забыл, что Катерина тоже здесь.

– Мне пора идти, – сказала та; она чуть было не созналась, куда идет, но так и не решилась и выскользнула из дома, мучась стыдом.

Элиас пробыл у них несколько дней и ночей, ел, спал и молча сидел у огня. У него не было никакого желания выходить на улицу, отрываться от тепла и уюта очага. За эти долгие часы он принял окончательное решение ехать в Польшу. Необходимо разыскать родных. Нужны только здоровье и деньги, а Евгения поможет восстановить здоровье и даст деньги. Она кормила его по нескольку раз в день, как младенца, и отдала две золотые броши, которые Роза оставила ей на хранение. Можно будет продать их перед отъездом.

В первый раз за пять дней Элиас вышел из дома и с волнением в душе направился к центру города, избегая опустевших еврейских кварталов и сделав круг, чтобы не ходить мимо мастерской.

Катерина уже призналась ему, что работает у нового владельца, и он сказал, что все понимает – жить-то надо. Элиас убеждал себя, что если скажет эти слова вслух, то, может, и сам хоть немного в них поверит. Он старался не злиться из-за всего того, что его родителям пришлось бросить здесь. Озлобленность никогда не была свойственна ни его матери, ни отцу, и он словно видел воочию, как они сидят сейчас в своей новой швейной мастерской в Польше и думать уже забыли о том, что у них так несправедливо отняли. Они люди слишком неугомонные, вряд ли на покой ушли.