Жорж Сименон - Вдова Кудер

Жан сразу подумал, что им нельзя оставаться здесь, посреди огорода, и молча повлек ее к сараю, пока не думая о том, что будет дальше. Там он снова ее обнял и увидел ее закрытые глаза и тело неестественной белизны.

Все словно было предопределено: что они встретятся сегодня вечером именно здесь, что им будет нечего сказать друг другу, что они узнают друг друга и тем самым лишь осложнят свою судьбу.

В тот момент Жан даже не знал, куда он ее уложил, — это была куча травы, приготовленной для кроликов. Даже лежа она оставалась инертной, в то время как Жан торопливо ее раздевал. Ее голые ноги были холодными. Чуть выше он почувствовал тепло ее тела и мгновенно, с какой-то сказочной легкостью, проник в нее.

Она стиснула зубы. В нескольких сантиметрах от их голов копошились кролики. От лампы стоявшего в углу инкубатора исходил слабый желтоватый свет, напоминавший маленький огонек дароносицы в огромном полутемном пространстве церкви.

Она помотала головой, давая понять, что затянувшийся поцелуй мешает ей дышать, словно птичка, которую неосторожно держат в руках и которая делает робкие попытки освободиться.

Вдруг она резко напряглась и через несколько секунд ее тело размякло. Он прошептал:

— Фелиция!

Он почувствовал, что она открыла глаза, посмотрела на него, наверное, с некоторым удивлением и попыталась высвободиться.

Она поднялась и оправила платье, стряхнув с него травинки, которые не могла видеть в темноте.

Пока он неловко стоял перед ней, она прислушалась и прошептала:

— По-моему, тебя зовут…

Это были единственные слова, которые она произнесла в тот вечер. Она сделала попытку уйти, но он удержал ее за руку. Она не стала ее вырывать, но не понимала, что должен означать этот жест, и еще больше удивилась, когда он нежно провел кончиками пальцев по ее губам и пробормотал:

— Спасибо.

В доме послышался шум. Это Тати колотила палкой в пол.

— Ты здесь, Жан?

— Здесь.

Ему хотелось глянуть на себя в осколок зеркала, висевший в кухне, но он не успел зажечь лампу.

— Что ты делаешь?

— Я пришел.

Он поднялся по лестнице, растирая обеими руками лицо, будто старался скрыть следы преступления.

— А что ты делал? Зажги свет.

— Я был в сарае, у кроликов.

Он снял с лампы стеклянный колпак, подкрутил фитиль и чиркнул спичкой. Его пальцы продолжали чуть дрожать.

— Мне показалось, что во дворе кто-то ходил. Чуть ли не на цыпочках.

Он не ответил.

— Ты никого не видел?

— Никого.

— Если б ты знал, Жан, как мне страшно! Я тебе надоела, да? Ты скоро начнешь меня ненавидеть.

— Да нет же!

— Как только подумаю, что какая-то женщина… Особенно эта Фелиция…

Почему она заговорила о Фелиции именно в эту минуту? Она лежала с багровым лицом. К вечеру у нее поднималась температура, и лицо казалось более крупным, чем обычно. Он посмотрел на ее щеку, где темнело пятно густых волос.

— Не знаю, что я сделаю, но…

Тень Жана занимала почти всю стену и доставала до потолка, на обоях были видны дырки от гвоздей, оставшиеся от разобранной полки.

— Тебе не скучно?

— Нет.

— Ты действительно думаешь, что можешь остаться здесь надолго?

— Ну конечно.

— Вот этого я и не понимаю. Когда я увидела, как ты идешь за мной по шоссе, я на это надеялась, я же приняла тебя за иностранца, похожего на югослава, а им, оказавшимся на чужбине, всегда нужен угол.

Она замолчала, но Жан словно не обратил на это внимания.

— Ты меня не слушаешь?

— Слушаю.

— А о чем я говорила?

— Вы говорили о югославах.

И, беспричинно улыбнувшись, он пожелал ей доброй ночи, поднялся на цыпочках в свою мансарду и, не раздеваясь, бросился на кровать.

Прошла секунда, другая… И он начал смутно догадываться, что это был сон. Ему хотелось досмотреть его до конца и не слышать звука капель, мерно стекавших из бурдюка с творогом. Вопреки своей воле он открыл глаза и посмотрел на находившееся над его кроватью слуховое окно, за которым виднелось темно-синее небо.

Он долго пребывал в угрюмом отупении, чувствуя ломоту во всем теле, но одновременно дрожал от восторга. Самым необычным было присутствие Тати. Она смотрела на их объятия со счастливой и ободряющей улыбкой и приговаривала:

— Любите друг друга, голуби вы мои.

Он даже не мог сообразить, где это происходило. Только не в комнате и тем более не в сарае. Было так светло, что можно было предполагать, что они находились под ясным солнечным небом, и сердце билось в ритме какой-то невидимой и неслышимой музыки, словно сотни скрипок старались воодушевить влюбленных.