Леон Юрис - Суд королевской скамьи, зал № 7

— Спасибо. Значит, выходит, что я наконец нарвался.

— Нарвался? — переспросил доктор Финчли.

— Это американское выражение, — пояснил Шоукросс. — Оно означает, что ему крепко досталось.

— Я бы сказал, что да.

«Дорогие мама и папа!

Не волнуйтесь из-за того, что это письмо написано не моей рукой. Я не пишу его сам, потому что у меня случилась небольшая неприятность и я немного обжег руки.

Уверяю вас, что, если не считать этого, я чувствую себя хорошо, лежу в прекрасном госпитале и не покалечен навсегда. Даже кормят здесь отлично.

У меня кое-что не заладилось при посадке, ну и так далее. Вероятно, летать я больше не буду, потому что здесь очень придираются к состоянию здоровья.

Это письмо пишет под мою диктовку одна милая молодая дама, она будет рада делать это через каждые несколько дней.

Главное — не волнуйтесь ни минуты.

«„Терпение“…

Если я еще когда-нибудь это услышу, я не выдержу. „Терпение, — говорят они мне по двадцать раз в день. — Терпение“.

Я неподвижно лежу на спине в полной темноте. Когда действие обезболивающих кончается, боль в моих руках становится невыносимой. Я играю в разные игры. Я мысленно играю в бейсбол и воспроизвожу целиком весь матч, подачу за подачей.

Я думаю о женщинах, с которыми спал. Я еще совсем молодой, так что двенадцать — это не так уж плохо. Но имен большинства из них я припомнить не могу.

Я думаю о Бене. Господи, как мне не хватает Бена. Какой я, оказывается, везучий. Было только три вещи, которые я хотел делать: играть в бейсбол, летать и сочинять. С двумя из них покончено навсегда. А чем я хоть строчку напишу — членом, что ли?

Впрочем, люди здесь просто замечательные. Они носятся со мной, как с фарфоровой куклой. Все, что я должен делать, превращается в сложную задачу. Если кто-нибудь доведет меня до уборной и посадит на унитаз, я управлюсь, но потом кто-то должен меня подтереть. Это очень унизительно.

Каждый день они на несколько минут разматывают бинты, которые опутывают мое тело, словно мумию, и выпускают меня на свободу. Все остальное время мой уцелевший глаз наглухо заклеен. К тому времени, как мне удается его сфокусировать, они уже начинают снова обматывать меня бинтами. Я постоянно говорю себе, что могло быть и хуже. С каждым днем я вижу предметы немного отчетливее и уже могу чуть-чуть двигать руками.

Дэвид Шоукросс приезжает из Лондона раз или два в неделю. Его жена Лоррейн неизменно привозит с собой пакет еды. Она как моя мама. Я знаю, что ей это обходится в драгоценные талоны продуктовой карточки, и пытаюсь убедить ее, что меня и без этого кормят, как короля.

Как я радуюсь запаху этой вонючей сигары! Шоукросс почти забросил свои издательские дела, он теперь работает в правительстве — разрабатывает программу книгообмена с русскими. Его рассказы о том, как ведут себя эти параноики из советского посольства, — просто умора.

Товарищи время от времени навещают меня, но для них это далековато. Эскадрилью „Орел“ передали из Королевского воздушного флота Великобритании в авиацию США. Так что я сейчас и не знаю, в какой армии служу. Впрочем, от моей службы теперь все равно мало пользы.

Проходит месяц. „Терпение“, — говорят мне. Господи, как я ненавижу это слово! Скоро они начнут пересадки кожи.

Потом кое-что произошло, и после этого дни перестали казаться такими долгими и мучительными. Ее зовут Саманта Линстед, ее отец — землевладелец, ему принадлежит старинное поместье неподалеку от Бата. Саманте двадцать лет, она добровольно пошла работать в Красный Крест. Сначала она только писала под мою диктовку письма и обтирала меня губкой, но потом мы стали подолгу разговаривать, и очень скоро она принесла мне свой патефон, кое-какие пластинки и радиоприемник. Она проводит у меня в палате почти целый день — кормит, держит мне сигарету и много читает вслух.

Может человек влюбиться в голос?

Я еще ни разу ее не видел. Она всегда приходит после моих утренних перевязок. Все, что я знаю, — это ее голос. Половину времени провожу, пытаясь представить себе, как она выглядит. Она утверждает, что совсем некрасива.

Примерно через неделю после ее появления я уже мог немного прогуливаться по территории госпиталя, если она вела меня под руку. А потом я стал ощущать ее прикосновения все чаще и чаще».

— Зажги-ка мне сигарету, Саманта, — попросил Эйб.