Леон Юрис - Суд королевской скамьи, зал № 7

Эйб повернулся и направился к двери.

— Папа! — воскликнула Ванесса и прильнула к нему.

— Пусти, Ванесса, я иду один, — сказал Эйб.

Он вышел на улицу и остановился, чтобы перевести дух.

— Эйб! Эйб! — крикнула леди Сара, догоняя его. — Я сейчас вызову свою машину.

— К дьяволу, не нужно мне твоего «бентли». Мне нужно такси. Мне нужен простой «остин», черт возьми!

— Эйб, позволь мне поехать с тобой.

— Мадам, я направляюсь в Сохо и намерен там напиться, как последняя свинья, и переспать с какой-нибудь девкой.

— Я буду тебе девкой! — вскричала она, вцепившись в него. — Я буду царапаться, и орать, и кусаться, и ругаться последними словами, а ты меня всю обслюнявишь и поколотишь, а потом будешь плакать… И тогда я буду рядом с тобой.

— О Господи! — простонал он, прижимаясь к ней. — Мне страшно. Как мне страшно!

Усаживаясь за свой стол в зале суда, Адам Кельно пристально посмотрел на Абрахама Кейди, и на его лице появилось выражение жестокости. Их взгляды встретились. Кельно слегка улыбнулся.

— Прошу тишины!

Судья Гилрей занял свое место.

— Мы все потрясены и расстроены безвременной кончиной доктора Тесслара, но, боюсь, ничего изменить тут уже нельзя. Вы намерены, мистер Баннистер, приобщить его письменные показания к делу в качестве доказательства?

— В этом нет необходимости, — ответил Баннистер.

Гилрей в недоумении нахмурился. Хайсмит, уже приготовившийся к долгому и нелегкому спору, растерялся.

Шимшон Арони проскользнул в зал, сел рядом с Эйбом и сунул ему записку: «Я Арони. Мы привезли Соботника».

— И что же мы будем делать теперь, мистер Баннистер? — спросил судья.

— Я хочу вызвать еще одного свидетеля.

Улыбка исчезла с лица Кельно, и сердце его бешено забилось.

— С этим свидетелем связаны некоторые довольно необычные обстоятельства, милорд, и я хотел бы просить вашего совета. Свидетель занимал важный пост в одной из коммунистических стран и только вчера вечером бежал на Запад со своей семьей. Он прибыл в Лондон в два часа ночи, попросил политического убежища и получил его. Мы больше года разыскивали этого человека, не зная, жив ли он еще и сможем ли его найти, пока он не появился в Лондоне.

— Он добровольно согласился участвовать в этом процессе?

— Да, но я не знаю, что побудило его к бегству из страны, милорд.

— Так в чем проблема? Если свидетель согласился добровольно, то нет необходимости обязывать его явиться в суд. Другое дело, если он здесь против своей воли: тогда возникают всякие сложности, потому что мы не знаем, подлежит ли он юрисдикции британского суда, даже если получил убежище.

— Нет, милорд, проблема в том, что, когда перебежчик с Востока просит убежища, его обычно держат под охраной довольно длительное время — до тех пор, пока он не будет окончательно устроен. Мы не можем исключить возможности покушения на этого свидетеля, и поэтому он явился в суд в сопровождении нескольких человек из Скотланд-Ярда.

— Понятно. Они вооружены?

— Да, милорд. Как Министерство иностранных дел, так и Скотланд-Ярд считают, что они постоянно должны находиться поблизости от него. Мы обязаны его защищать.

— Это весьма печально, что существует опасность нападения на человека в зале английского суда. Мне не хотелось бы ограничивать вход на заседание. Наш суд должен быть открытым. Вы предлагаете заслушать этого свидетеля «ин камера»?

— Нет, милорд. Уже то, что мы с вами обсудили эту проблему и что все в зале знают о присутствии людей из Скотланд-Ярда, должно отбить охоту у всякого, кто хотел бы устроить покушение.

— Я не люблю, когда в зале находятся вооруженные люди, но объявлять закрытое заседание не буду. Придется сделать скидку на необычные обстоятельства. Вызывайте вашего свидетеля, мистер Баннистер.

— Он будет давать показания на чешском языке, милорд.

Адам Кельно изо всех сил пытался припомнить, кто такой Густав Тукла. Два детектива расчистили проход в толпе, стоявшей в дверях, и ввели в зал осунувшегосяся, перепуганного человека. Оставшиеся в коридоре детективы заняли места у всех входов. Давние воспоминания пронеслись перед глазами Адама Кельно, и у него перехватило дыхание. Он поспешно нацарапал и передал Смидди записку: «Не дайте ему говорить!»

— Это невозможно, — шепнул ему Смидди. — Возьмите себя в руки.

Он написал сэру Роберту записку: «Кельно в панике».

Когда Густав Тукла занял свое место на свидетельской трибуне, руки у него заметно дрожали. Он в отчаянии озирался по сторонам, словно затравленный зверь.