Сара Шило - Гномы к нам на помощь не придут

Но, увы, мы были там не одни. За спиной у меня надрывалась Моран. Она боялась, что через круглые вентиляционные отверстия в стене могут залететь «катюши». «Да не бойся же ты, глупенькая, — пыталась успокоить ее Марсель. — Это ведь не окна. Это для того, чтобы сюда заходил воздух. Трубы такие для воздуха, понимаешь? „Катюши“ через них влететь не могут. Давай ты не будешь на них смотреть, ладно? Отвернись, отвернись, не смотри. Лучше вон посмотри на Элико. Видишь, какой он молодец? Видишь, как тихо сидит?»

Однако Моран не унималась. Запах страха, исходивший от чудища, члены которого растеклись по всему бомбоубежищу, действовал на нее так же угнетающе, как и на всех остальных.

Ашер вспотел, его волосы намокли и прилипли к голове, и я вдруг увидела, что по ним ползет большая вошь. Я никогда не видела вшей так близко и впервые смогла подробно разглядеть все части ее тела: голову, лапки, коричневую спинку. Вши всегда вызывали у меня омерзение и, как назло, именно сейчас, когда моя затекшая рука лежала под головой Ашера, одна из них ко мне и приползла. Она гуляла по его волосам, как Красная Шапочка по лесу, и было такое ощущение, что из-за кустов сейчас выскочит серый волк. Мне вдруг ужасно захотелось почесать голову — мне вообще всегда хочется чесаться, когда кто-нибудь возле меня чешется или упоминает вшей, — но для того, чтобы почесаться, у меня не было свободной руки.

Моран громко взвыла и побежала к выходу.

— Шлепни-ка ты ее хорошенько, — предложил кто-то, обращаясь к Марсель. — А то она у тебя так никогда не уймется.

Потом послышались крики из другого конца бомбоубежища: там скандалили из-за матрасов и одеял. Потом какие-то люди стали ссориться из-за места. Потом стали откреплять прикрепленные цепями к стене двухэтажные железные кровати и укладываться на них. Некоторые размягчали концы свечей и прилепляли их к кроватям. Я смотрела на лица людей, белевшие в полутьме, и мне казалось, что я вижу фотографию, которую нам показывали в классе в день Катастрофы. Я пыталась это видение прогнать, говорила себе, что все сравнения хромают, что это совсем не одно и то же, но видение отказывалось уходить. Перед глазами мелькали ряды двухэтажных кроватей, на которых лежали скелеты в полосатых костюмах, тележки, нагруженные белыми трупами, забор из колючей проволоки, из-под которого тянулась худая дрожащая рука в надежде, что кто-нибудь положит в нее корку хлеба; и мне казалось, что эта рука — моя.

Тут снова послышались крики. Несколько человек стали ругать Шмуэля Коэна за то, что он унес ключ от бомбоубежища.

— Нет, ну ты представляешь? — возмущенно сказала Марсель, повернувшись ко мне. — Запер после обеда бомбоубежище, взял ключ и пошел домой спать! Так бы, наверное, до утра и проспал, если бы его «катюши» не разбудили. Иегуда пошел искать ключ, приходит, а в квартире темно, никого нет: Циона с детьми уехала к сестре в Беэр-Шеву, а Шмуэль сидит на кровати с ключом, зажатым в руке, и дрожит. И на что он только надеялся, не понимаю. Думал, что этот ключ спасет его, что ли?

— Да я же из-за детишек бомбоубежище запер, — оправдывался Шмуэль, опустив голову и глядя в пол, — из-за детишек. Они тут черт знает что устроили. Ваши, между прочим, детишки, не мои.

Сказав это, он поднял глаза и посмотрел на стоявших вокруг.

— Мы из-за тебя чуть не погибли! — крикнул чей-то голос. — Чуть не погибли!

— Вообще-то, — сказал еще один голос, — мы и сами кое в чем виноваты. Уже давно надо было сходить в горсовет и потребовать, чтобы здесь починили канализацию.

— И порядок мы могли бы навести, — поддержал его третий голос. — Одеял каких-нибудь притащить, женских журналов…

— Ну ладно, — сказал кто-то, — хватит уже на Иегуду наезжать. Дети тут действительно могли все растащить и поломать. Тут ведь сторожа нету, охранять некому.

После этого народ стал понемногу успокаиваться и устраиваться на ночлег. Люди ложились на матрасы и поворачивались друг к другу спинами, как будто отделяли себя от соседей воображаемыми перегородками. Я прислонилась к стене и смотрела, как они укладывают спать своих детей. На одном из матрасов положили «валетиком» сразу четверых, головой к ногам. «Ложись-ложись, моя сладкая, — говорила своей дочери одна из женщин. — Как только ты уснешь, у тебя сразу чесаться перестанет». Постепенно дети начали засыпать, как будто сон открыл дверь в свое жилище и стал впускать их к себе одного за другим, — и, когда он впустил последнего из них, наступила ночь.