— Сколько мальчику лет? — спрашиваю я Джамиля.
— Какому мальчику? — не понимает он.
Только когда мальчик снова садится, до него наконец доходит:
— A-а… Ты имеешь в виду Амира? Он у нас тут самый младший. В этом месяце ему исполняется тринадцать.
1
Когда упали «катюши», я обо всем забыла. Сначала взорвалась первая «катюша», совершенно ужасная, после чего сразу погасло электричество, а потом еще одна, ужаснее и громче первой в миллион раз — и я все забыла. Все остальные, кто там был, тоже забыли. Взрослые и старики, дети и младенцы — мы все всё забыли. И заорали.
Но после нашего крика, который заполнил собой кромешную тьму лестничной клетки, превратившую нас в многоногое, многорукое, многоротое дрожащее от страха существо, память вернулась. И вдруг дети начали звать родителей, а родители — детей, и кто-то крикнул:
— Почему закрыто бомбоубежище?
И чудище всеми своими многочисленными ртами спросило-обвинило-взмолилось:
— Почему закрыто бомбоубежище?
Тут один из голосов завопил:
— Где ключ? Надо принести ключ!
И чудище ответило эхом:
— Ключ!
Потом чьи-то руки встретились и спросили друг друга:
— Это ты, Элико? Это ты?
— Где Мейталь? Я не вижу Мейталь.
— Мама, — пискнул откуда-то голос, — я здесь!
И сразу после этого чудище зашевелилось и стало распределяться по семьям. Его члены начали отрываться от туловища и с мольбой выкрикивать имена отсутствующих детей, и эхо этих имен носилось в темном подъезде шестиэтажного дома, как безумный, потерявший управление лифт, который то поднимался вверх, то опускался вниз и бодал чудище в голову.
Потом чудище возопило снова:
— Где ключ? Пусть кто-нибудь уже принесет ключ! Ведь, того и гляди, еще одна «катюша» упадет!
И когда этот вопль перерос в вой, одна из голов чудища отделилась от него и отправилась вверх по лестнице на поиски ключа.
Затем чудище распухло еще сильнее, и его члены, включая новоприбывшие, стали рыдать, жаловаться и обвинять: «Почему ты остался дома? Ты что, не слышал, что падают „катюши“?» — «Я чуть не умерла, пока тебя нашла!» — «Не кричи на него так. Ты что, не видишь, какой он бледный?» — «Откуда ты знаешь, что он бледный? В этой темноте ничего не видно». — «Дайте ему пройти!» — «Дайте пройти!» — «У него есть ключ! Дайте ему пройти! У него есть ключ!» Но вместо того, чтобы расступиться, чудище сгрудилось еще больше и притиснулось ко входу в бомбоубежище. В конце концов, чей-то спокойный и уверенный голос все-таки сумел размягчить тело чудища и пролезть сквозь него.
И бомбоубежище наконец-то открылось.
Стены в бомбоубежище были голые, а свет фонарей и свечей резко контрастировал со светом того прекрасного солнечного дня, который больше походил на праздник или на субботу, чем на обычный будничный день. Свет в бомбоубежище был слабым и желтоватым, как выцветшие лохмотья, и казался Золушкой, какой она была до появления феи.
Маленькие дети жались к родителям, но смотрели на них так, словно не верили, что это и в самом деле их мамы и папы — как будто обнимавшие их руки казались им незнакомыми, — а мы все чувствовали себя так, словно находились в чреве кита.
Я дрожала, мне не хватало воздуха, а живот был точно мешок, наполненный острыми камнями, которые били меня изнутри и тянули к земле. Я села на пол, оперлась холодным и тяжелым, как железо, лбом на руку, и стала растирать заледеневшие щеки.
Я видела, как люди вокруг меня что-то говорили и как их губы шевелились, но ничего не слышала. Марсель что-то сказала, передала мне на руки своего сына Ашера, а затем протянула бутылочку и бумажную пеленку. Личико у него было красное, глазки — опухшие, и держать его было трудно, потому что он сильно брыкался, но как только я поднесла к его маленькому разинутому ротику бутылочку, он сразу же перестал сопротивляться, прижался ко мне, закрыл глазки и стал жадно сосать.
Шум у меня в голове начал постепенно стихать. «Держи бутылочку повыше, — сказала Марсель, коснувшись моей головы рукой, — а то он так воздуха наглотается. Что я могу поделать? Когда Иегуда нужен, его никогда рядом нету». Ашер продолжал мирно сосать. «Ладно, — сказала она, — пойду пока посижу с Моран. А ты давай мне тут, хватит уже, успокаивайся. Дрожишь вон прямо вся». Камни у меня в животе размягчились и округлились, как речная галька.
Так и не допив молоко в бутылочке до конца, Ашер уснул и только время от времени продолжал причмокивать губами. Пока он сосал, я чувствовала, как мне давит лифчик. Я не знала, надо ли вынимать бутылочку у него изо рта, но не решалась обернуться и спросить у Марсель: боялась, что он проснется. Кроме того, мне вообще не хотелось поднимать голову и видеть сидевших вокруг людей. Мне было хорошо и так. Мне хотелось смотреть только на Ашера, как будто в бомбоубежище никого, кроме нас, не было.
Читать дальше