Юрий Андрухович - Московиада

— И бульон, — покорно говоришь раздатчице.

Она со скрежетом зачерпывает половником со дна огромного котла. Подает тебе неполных полтарелки.

— С яйцом, — подсказывает суетливый.

— Бульон кончился, больше нет, — злорадно произносит раздатчица.

— Как это кончился? — моргает кучерявый.

— Пиздец ему приснился, — поясняет сообразительная молодуха в чулках.

И пока ты рассчитываешься у кассы, долго вытаскивая из всех возможных карманов мелочь, суетливый любитель бульонов начинает плакать.

— Вы же сказали, что бульон с яйцом есть, — хлюпая, обращается он к кассирше.

— Тогда был, — невозмутимо говорит кассирша. — Ты чего без очереди спрашивал? Надо было не спрашивать, а, как все люди, стоять в очереди… Мудак!

Эта милая московская привычка к незнакомым обращаться на «ты»! Это проявление вселенскости, всечеловечности, всебратскости русского национального духа!

Но кучерявый начинает плакать громче, и ты, не выдержав, отдаешь ему свои полтарелки:

— На тебе твой бульон. Только успокойся и не реви…

И как можно скорей уходишь с пластиковым подносом в руках. А суетливый и не думает благодарить или отказываться. Цапнул тарелку, вроде так и надо, и сразу перестал завывать.

Высмотрев свободное место около какого-то маниакального депрессанта, меланхолически цедящего из стакана какао, ты устраиваешься рядом.

— Приятного аппетита, — говоришь ты.

Но он ничего на это не отвечает, лишь через какую-то минуту молвит куда-то в сторону — вроде тебе и не тебе:

— Вот вы пожелали мне приятного аппетита. Но сделали это неискренне; во-первых, потому, что вам нет до меня никакого дела; во-вторых, потому, что прекрасно знаете, насколько неуместно такое пожелание в таком месте и при такой еде. Все меньше воспитанных людей вокруг. Традиционные русские пожелания утрачивают свой смысл. Видите, то, что я пью, называется «какао». Но разве это настоящее какао? Это вискоза, стекло, свинец, песок — все что угодно, но не какао!..

Молча начинаешь войну со скользкой курицей. Главное — не втягиваться в дискуссии с сумасшедшими.

— Единственная тут воспитанная женщина — это старенькая уборщица, — рассказывает тем временем депрессант. — Ей сто пятьдесят лет. Это графиня Лидовских. Она танцевала вальсы с покойным императором Александром Вторым. Какая мощная и высокая культура!

— А с двумя следующими императорами? — все-таки спрашиваешь ты, жуя куриную подошву.

— Что вы имеете в виду?

— Танцевала ли она с двумя следующими императорами — Александром Третьим и Николаем Вторым? Имела ли интимные отношения с Гришкой Распутиным? Пошла ли в сестры милосердия во время Первой мировой войны? Сбежала ли в Крым под защиту Врангеля в Гражданскую? Преследовалась ли Чека, Огэпэу, Энкавэдэ, Эмгэбэ, Кагэбэ? Копала ли окопы под Москвой летом и осенью сорок первого, когда ей исполнилось ровно сто? Принимала ли участие в послевоенном восстановлении народного хозяйства, в освоении целины, в запуске первого космического спутника Земли, в XXII съезде КПСС? Понесла ли моральный ущерб в годы застоя? Как встретила ветер перемен и плюрализм мышления?..

Депрессант вытаскивает из порыжевшего портфеля початую бутылку «КВН» — крепкого виноградного напитка.

— Вижу, вы кое в чем разбираетесь, — подмигивает тебе довольно заговорщицки. — Угощайтесь.

Незаметно для других припадаешь к горлышку кавээна. Делаешь один, два, три, четыре глотка. Несусветная гадость! Едва переводишь дух.

— Рад, что теперь молодежь тоже кое-что знает о нашей истории, — оживает депрессант. — О нашей героической славной истории. С вашего позволения, — и он прикладывается к бутылке.

— Ведь история могла сложиться иначе, — сообщает он, запив кавээн несколькими глотками вискозы, стекла, свинца, песка — только не какао.

— Могла, — решительно соглашаешься ты. — Но и так неплохая!

Появляются несколько цыганят с протянутыми руками, и ты даешь им кусок хлеба. Разозленные, они отходят.

— Историю не выбирают, — почему-то заявляет депрессант.

— И потому она не могла сложиться иначе, — соглашаешься ты.

— Хотите еще? — знакомая бутылка снова выныривает из портфеля.

— Не вижу оснований, чтобы отказываться, — цитируешь ты одного знакомого остряка.

И снова вливаешь в себя гадкий «виноградный напиток».

— Меня до сих пор удивляет, почему в нашей истории все произошло именно так, а не иначе, — говорит, выдержав паузу после долгого глотка, депрессант.