Борис Рохлин - У стен Малапаги

Все они были «трудными детьми жизни». Как Ганс Касторп, герой романа Томаса Манна «Волшебная гора». И добавим — искусства. Все стремились стать «островитянами». Ускользнуть от цивилизации.

У Генри Дэвида Торо было Уолденское озеро, у Эрнста Людвига Кирхнера и Эриха Хекеля — Моритцбургское, у Макса Пехштайна — островок в океане. Мечта о рае столь же вечна, сколь и неосуществима. Более того, она преходяща. Для каждого из нас в отдельности.

Упомянутому персонажу, современнику наших художников, показалось, что он нашёл рай, «волшебную гору», где наконец «полная предчувствий будущего, возникала грёза любви».

Увы, «всеобщая история бесчестия» никогда не подведёт. Всегда на месте. Вместо «грёзы любви», пожалуйте, на первую мировую.

Экспрессионизм — искусство подлинности. Проходит юношеский пыл. Рассеивается мечта о парадизе. Кончается жизнь. Но искусство остаётся.

Друг Адриана Леверкюна, решивший заняться неблагодарным делом описания жизни своего приятеля-гения, пытается передать в словах — мероприятие затейливое — и саму музыку. Пересказать её. Но один его пассаж приближает нас к «музыке» художников «Моста». К «мелодиям» Кирхнера или Нольде.

«…высокое „соль“ виолончели, последнее слово, последний отлетающий звук медленно меркнет в pianissimo ферматы. И всё: только ночь и молчание. Но звенящая нота, что повисла среди молчания, уже исчезнувшая, которой внемлет ещё только душа, нота, некогда бывшая отголоском печали, изменила свой смысл и сияет, как светоч в ночи» ( Т. Манн, «Доктор Фаустус»).

В книге «Замыслы» Оскар Уайльд утверждал, что «…девятнадцатый век… в значительной степени изобретён Бальзаком. Мы просто выполняем, с примечаниями и ненужными добавлениями, каприз или фантазию… романиста».

После явления немецкого экспрессионизма «мы выполняем, с примечаниями и ненужными добавлениями, каприз или фантазию» художников «Моста».

«И парадоксами Максвелл уничтожает энтропию» (А. Белый).

Немецкий экспрессионизм — хорошее средство от энтропии души. Человеков, животных, растений? Вещей. Ведь все мы — вещи. Даже Вселенная, даже Бог — не более чем «вещь в себе».

В данном случае Бенито де Шарон ошибся. Эти слова были написаны госпожой де Леспинассе через 200 лет после выхода «Португальских писем».