Владимир Масян - Игра в расшибного

— Обязательно куплю и шкаф, и тахту, и холодильник, и цветной телевизор. Всё куплю, если ты квартиру получишь. А в нашей клетушке даже вешалку для одёжи поставить негде.

— Гвоздей тебе в стене мало?

«Забыла, как в бараке ютилась, с сёстрами на печке спала» — с досадой подумал Котька и вдруг вспомнил, как сам впервые ощутил тесноту в доме. Вдвоём с матерью им по меркам мальчонки жилось вольготно: спали на одной кровати, похлёбку черпали из одной миски. Даже морковный чай пили по очереди из одной кружки. Да и то очень редко: мать по две, а то и по три смены пропадала на заводе. Прибежит на полчасика, покормит сына, накажет немощным соседкам, чтоб приглядели за сыном, да и опять стремглав в цех. Пустая, без людей, комната казалась Котьке огромной. В ней было страшно оставаться одному, и он целыми днями слонялся по двору или по берегу Волги, где старухи бреднем ловили мелкую рыбёшку.

А когда вернулся с фронта отец, их жилище словно уменьшилось в размерах. Котька постоянно натыкался то на кирзачи у порога, то на висевший на спинке стула бушлат, то на обшарпанный чемодан с потёртым вещмешком, от которых исходили незнакомые доселе терпкие дорожные запахи. Да и сам отец, казалось, теперь занимал всё ранее пустовавшее пространство в комнате.

Но Котька не отходил от него, радовался, что больше нечего бояться в доме, и всё ждал, когда отец наговорится с матерью и опять посадит его к себе на колени.

— Ты слушаешь меня, чё ли? — перебила его мысли Людмила.

— Чем тебе в наших— то хоромах не нравится, — хотел отшутиться Котька, но Милку уже понесло.

— Между прочим, — ехидно пропела она тоненьким голосочком, — Мельниковы строят себе квартиры горьковским методом. Допоздна вкалывают на стройке после работы на заводе. А ты?

— А что я? — смутился Карякин. — Я тоже вкалываю. У меня сверхурочных больше, чем дней в году.

— Ах, да! Я и запамятовала, что с вами сам директор ручкается. Ваше фото ударника пятилетки на заводской доске почёта вывешено. Только что-то фамилии Карякин я не видела в списках месткома на улучшение жилищных условий.

— Ты Гунькиной завидуешь?

— Не завидую, а понимаю. Это тебе не за подолом её сестры гоняться. Тут иные способности нужны.

А ведь Котька считал, что старое быльём поросло.

«Кто сказал, будто у бабы век долог, да ум короток? У этих вражин, как у кошек, обиды не забываются. Так и норовят, при случае, глаза выцарапать!»

«Похмельная расслабуха», — так определил Котька своё состояние и раскурил вторую папиросу, глубоко затягиваясь горьким дымом и щурясь от его едкости.

«Тут, на погребице, всё и началось. Вот уж точно: не было бы счастья, да несчастье помогло».

У Гункиных часто гостила младшая сестра жены — двадцатисемилетняя Катенька, которая с престарелой матерью проживала в Поливановке, тогдашнем пригороде Саратова. Добираться из центра, где перезрелая девица рыскала в поисках приличного жениха, домой на двух трамваях было крайне затруднительно, особенно поздним вечером. Не всякий ухажёр решался проводить даму в гремевшую поножовщиной деревню. Вот Катенька и приспособилась ночевать у Гункиных на детской раскладушке. Спать было не совсем удобно, зато не требовалось, как заведённой, оглядываться на часы.

Злые языки доносили Павлу Борисовичу, что жёнка его попустительствует сестрёнке и сама не прочь помести подолом вокруг Катькиных ухажёров. Но учитель стойко делал вид, что презирает сплетников. Правда, не единожды расцарапанная его холёная физиономия наводила соседей на иные мысли.

Так вот, не успел Котька пристроить на почётном месте, рядом с портретами отца с матерью, свою бескозырку, как к нему явилась гостья:

— Извините, Константин! Верочка недавно угощала нас мочёным арбузом, так это прелесть, что такое! К нам сегодня важный гость пожалует, нельзя ли ещё арбузик позаимствовать? Мы в долгу не останемся.

— Кто ж их солил? — удивился Котька. — Неужто Вера?

— Выдумаете тоже, Константин, — строила подведённые чёрным карандашом глазки непрошеная гостья. — Иван Кузьмич расстарался. Осенью закатал бочку специально к вашему возвращению.

На Котькин вкус родственница учителя была худовата, но короткое платьице из искусственного шёлка — крупным синим горохом по белому полю — несколько округляло её формы, а модная короткая стрижка тёмно-каштановых крашеных волос заметно молодила Катеньку. Она юлой кружилась вокруг молодца, как бы невзначай оглаживая скользкую ткань на бёдрах и сверкая коленками, от которых балтийский моряк с трудом отрывал взгляд.