Владимир Масян - Игра в расшибного

Зевая, Котька не заметил, когда плутовка вспорхнула на ворота, но уже на землю вернулась в сопровождении двух подружек. Молодые подельницы споро обскакали вокруг барбоса и бесцеремонно стали нацеливаться клювами в собачий хвост. Такой наглости Буран стерпеть не мог, вскочил и с лаем погнался за воронами, которые тут же разлетелись в разные стороны. Это и нужно было главной воровке. Не спеша, наклонив голову набок, допрыгала она до облюбованной корки, подхватила её в клюв и, переваливаясь с лапы на лапу, побежала по двору, как тяжёлый бомбардировщик по взлётной полосе. Одураченный пёс, опустив хвост, с тоской посмотрел ей вслед и снова брякнулся в пыль.

Созвучно собственному настроению сочувствуя собаке, Котька перебрался на сарай и, ступая босыми ногами по щелястым доскам, неловко обогнул голубятню, едва не расцарапав плечо о лопнувшую расщеперенную рейку, остановился на краю шаткой крыши и с глубоким выдохом пустил тугую янтарную струю на чахлые, заморенные жарой листья росшей внизу бузины. И тут же вспомнил, какая мысль терзала его память: сегодня было воскресенье, а с завтрашнего дня начинался его короткий трёхнедельный отпуск. Стало быть вчера он отмечал это событие в бригаде и отмечал хорошо, раз не услышал, когда пришла Вера.

«Бляха-муха! — на какое-то мгновение оторопел Карякин. — Кажись, мужикам во дворе обещал магарыч поставить за это событие. Да Кузьмичу четвертинку. А деньги? Неужто сдуру всё отдал Милке?»

От страшной мысли у Котьки мурашки побежали по спине, и невыносимо захотелось курить. Бросив растерянный взгляд на запущенный яблоневый сад за высоким забором, он на подрагивающих ногах ломанулся мимо всполошенных голубей назад к балкону.

Проникнув в комнату тем же путём — через окно, едва не наступив на сладко посапывающую Милку, Котька сунулся к дивану, где лежали скомканные брюки с рубашкой. Шементом вывернул карманы — пусто, сунул палец в пистончик — заначки не было. На всякий случай потрёс штанами над полом — не зазвенит ли мелочь, пошарил в накладных карманах рубашки: деньги не находились.

Отчаянный взгляд его невзначай упал на притулившийся за посудой, на краю стола, эмалированный трёхлитровый бидончик, который вчера купили на его отпускные.

«Пиво! — с облегчением вспомнил Котька. — Я вечером ходил за пивом в столовую водников. Там встретил Кузьмича и на всякий случай отдал ему на сохранение кучку смятых трёшниц и пятирублёвок, которые тот спрятал под своей всепогодной кепкой».

— Фу-у! — выдохнул, словно сбросил с плеч непомерную тяжесть Костя и присосался к бидончику.

— Да-а! — произнёс он через некоторое время, вытирая счастливый рот краем ладони. — Хорошее дело — отпуск!

— Ты мне говоришь? — завозилась под простынёй Милка. Не раздирая глаз, сонно пробормотала: — Щас встану, сготовлю тебе.

— Какой-такой вставать? — со смехом передразнил её Котька. — Выходной сёдни. Как пить дать, выходной!

— Часом не запамятовал, что Гунькиных перевозить собирались?

— Мабуть успеем, — кивнул нечесаной головой отпускник, бочком пробираясь с прижатым к груди бидончиком к спасительному растворённому окну.

— Куда ужо оглобли навострил? — Людмила села, и всё ещё не открывая глаз, потянулась, закидывая полные руки за голову. Тугие груди её без лифчика зазывно метнулись навстречу Котьки. Но того уже и след простыл.

Иван Кузьмич жил под лестницей. В прямом смысле, под той самой парадной, которая спускалась с балкона под навес широкого крыльца в узкий тупиковый проулок, шутейно, как всё в этом городе, завернувший с центральной улицы Чапаева.

При военных, после перестройки гостиницы, закуток под лестницей, отгороженный от мира крепким брусом, служил чуланчиком, где хранили инвентарь дворники и куда складывали сломанную, но не списанную мебель, срок эксплуатации которой по чиновничьей глупости определялся столетиями.

Видимо, наличие окна и отдельного входа потом послужили веским основанием считать помещение жилым, и в ордере инвалида и ветерана войны чёрным по белому значилось, что гражданин Фролов прописан в доме номер один по Пролетарскому тупику, в квартире двадцать один «а», площадью аж девять квадратных метров. Правда, почему его квартира имела столь странный номер, да ещё с литером «а», если в доме проживало всего пятнадцать семей, не знали ни коммунальщики, ни работники паспортного стола, ни участковый милиционер.

Сам Кузьмич смотрел на эти странности весьма просто.