Аарон Аппельфельд - Цветы тьмы

– Каждая пойдет своей дорогой.

При этих ее словах воцаряется тишина, и Хуго чувствует, что враг подстерегает и снаружи, и внутри. Ему хочется сказать, как Марьяна сама иногда говаривает: „Не нужно бояться, страх – это постыдное качество, страхом вымощена дорога в ад, нельзя бояться людей“.

Зима пришла раньше времени. Настойчивые слухи утверждали, что немецкая армия начала отступление. Зачастили поезда с фронта в тыл, не останавливаясь на промежуточных станциях. Даже из чулана было слышно их приглушенное пыхтение.

– Сейчас невозможно уйти, нужно оставаться тут, пока ливни не пройдут. После таких дождей пойдет град, а в конце концов выпадет снег, и человек без крыши над головой замерзнет и погибнет, – говорит Марьяна, довольная, что нет противоречия между ее желанием и погодой, которая вынуждает ее остаться.

Если бы не сторож, все могли бы свернуться у себя в постелях и поспать подольше. Сторож отчего-то изменил свое мнение и стращает женщин тем, что русские подвергнут их наказанию.

– Кто продавал свое тело немцам, пусть прощения не ждет. Вы должны при первой же возможности драпать отсюда.

В последнее время его голос изменился и звучит уже не так начальственно. Виктория советует иначе:

– Вы должны уйти в монастыри и возвратиться к Господу.

– Как же мы возвратимся к Господу? – слышен голос молодой женщины, который Хуго не узнает.

– Преклоните колени и говорите: „Господи Иисусе, прости меня за прегрешения, которые я совершила. Отныне и навек клянусь, что не стану грешить и других в грех вовлекать“.

– Сейчас надо это говорить или в монастыре?

– Уже сейчас.

– Странно как-то давать такую клятву в таком месте.

– Что тут странного? В тот момент, что человек клянется не грешить, Бог начинает внимать ему.

После этого он услышал, как одна из женщин прошипела:

– Проклятая жизнь.

– А замужняя жизнь что, лучше? Мою сестру муж колотит каждый день.

– Над нами мужики издеваются по три раза за ночь.

– Сегодня, после десяти лет надругательств, я бы выбрала замужество.

– Теперь придут русские и покарают нас. Что немцы сделали евреям, русские сделают нам, у русских нет Бога в сердце.

Нет гостей, а есть напряжение и ползучий страх. Девушки сидят в зале, болтают, выпивают, играют в карты и вспоминают гостей, которые были к ним добры, приносили им коробки конфет и не требовали от них всяких мерзостей.

– Еще немного, и вулкан извергнется, – предупреждает их сторож.

– Нехай себе извергается, наша жизнь что ноль в квадрате, – отвечает ему одна из них, и все они хохочут.

У Марьяны прекрасное настроение, она пьет, сколько ее душа пожелает, и сожалеет о тех днях, когда отказывала себе в чудесном нектаре под названием „коньяк“. Ведь только раз живем.

Хуго тоже доволен. Марьяна по-прежнему обнимает его и каждые несколько дней ставит его возле двери, измеряет рост и говорит:

– Подрос, еще немножко, и волосы начнут расти. Когда она выпивает, то ведет себя свободно, показывает ему флакончики духов со своих полок, украшения и шелковые чулки, полученные в подарок. Хуго нравится наблюдать за ней, когда она вытягивает ногу и надевает чулок. Иногда она становится возле зеркала в одних панталонах и лифчике и говорит:

– Правда ведь, я не потеряла форму? Я в точности такая, какой должна быть женщина, не толстая и не тощая. У многих женщин ноги жиром заплыли или живот выпирает. А сейчас нужно поучить Хуго, как любить Марьяну.

– Я люблю тебя, – спешит уверить ее Хуго.

– Погоди, погоди, ты еще не все знаешь.

Сторож все предупреждал и стращал, а в конце концов сбежал. Мадам сообщила, что отныне она будет запирать заведение, кухня закрывается, и каждая должна заботиться сама о себе.

– А что же будет с нами?

– Я не в состоянии вас содержать. Что у меня было, я уже потратила. Вот уже больше месяца у меня нет дохода, я не могу содержать семнадцать девушек. Булочник не даст мне хлеба, а мясник не даст мяса.

– Ты еще пожалеешь. Так заведения не закрывают. Немецкая армия вернется и отомстит всем, кто распускал слухи о ее поражении и закрывал заведения, которые ее обслуживали, – предостерегла ее одна из обитательниц.

– Что же мне делать? – сменила та тон.

– Не надо суетиться.

– Я не суечусь. Я этим местом заведую вот уже двадцать лет. Управлять таким заведением непростое дело. Я знаю, что возможно, а что нет. Сейчас уже дошло до предела. Кладовая пуста, и подвал тоже. – И она разразилась рыданиями.