Лесли Уоллер - Банкир

Он вспомнил, что только один раз, в субботу, ему удалось урвать время, чтобы повести в балет Джерри и наутро, в воскресенье, покататься верхом с сыновьями в Сентрал-парке на плохо объезженных лошадях, взятых напрокат из конюшни на Уэст Сайде. Да еще однажды Эдис и он были приглашены на чай, устроенный попечителями Музея современного искусства, где он с одним из отпрысков Рокфеллера обсуждал достоинства модели Форда марки «А» и поглотил такое чудовищное количество хереса, что после этого мог поклясться, что больше не прикоснется к этому напитку, во всяком случае в ближайшие годы.

Палмер решил, что не мешало бы и постоять у статуи Свободы и побывать на рыбном рынке Фултона и взобраться на крышу Эмпайр стейт билдинг, но главное было не в том. Просто ему надо бы побродить по новому для него городу, в который он переселился, и, образно выражаясь, заглянуть в лицо Нью-Йорку, найти в нем черты, которые покажутся ему привлекательными и помогут освоиться с ним.

– … не окажете ли вы такую любезность? – прозвучал над ним чей-то женский голос.

Палмер, вздрогнув, поднял глаза на женщину, которая, вероятно, все это время что-то говорила ему.

– Простите, что вы сказали? – спросил он.

– О, это очень просто, вы посмотрите вот сюда, а потом нажмете эту кнопку,– ответила женщина.

Он немедленно поднялся со скамьи, поняв наконец, что от него хотят. Стоявшая перед ним женщина просила сфотографировать ее вместе с мужем и маленькой дочкой. Палмер кивнул в знак согласия и взял у нее из рук фотоаппарат.

– Нам хочется, чтобы на снимке получилось и здание ООН,– сказала женщина и поспешила к мужу и дочери, на бегу поправляя волосы.

Палмер заглянул в видоискатель, взял в фокус семью с таким расчетом, чтобы здание ООН тоже вошло в кадр, и только собрался нажать на кнопку, как женщина закричала: – Постойте! – И толкнула в спину дочку.– Улыбайся, выпрямись и улыбайся,– скомандовала она.

Палмер ждал. Он видел, что девочке все страшно надоело. Отец был несколько смущен, поза его как бы выражала молчаливую просьбу к Палмеру не отождествлять его с экспансивной супругой, воспылавшей желанием увековечить все их семейство на фоне циклопической архитектуры ООН.

Наконец девочке удалось выдавить из себя унылую улыбку, и Палмер щелкнул затвором фотообъектива.-Спасибо! – крикнула женщина. Подняв девочку на руки, муж спрятал за нее свое лицо и тоже пробормотал какие-то слова благодарности. Женщина, беря фотоаппарат, наградила Палмера такой утрированно-сияющей улыбкой, что Палмер даже почувствовал неловкость за то, что не смог достойным образом оценить ее восторженную благодарность.

– Не за что, пожалуйста,– проговорил он и с облегчением снова уселся на скамейку.

Он видел, что семья направилась было в сторону Первой авеню, но женщина настойчиво сворачивала влево, устремляясь к зданию ООН, а мужчина большим пальцем указывал своим домочадцам вправо и упорно шел своим путем.

Вот она, семейная общность душ! – подумал Палмер, глядя им вслед. Продолжая спорить и жестикулировать, они пропали из виду, только крик маленькой девочки, нечленораздельный и пронзительный, все еще доносился издалека. Однако всех троих уже поглотила толпа туристов. Они исчезли, как амебы в пасти гигантского осьминога. Там, где только что каждый из этой семьи тщетно пытался навязать другому свои взгляды и стремления, теперь плыла слитная людская масса, сотни ног: женских, обтянутых джинсами, морщившимися на слишком толстых ляжках, или мужских – в устало обвисших, бесформенных дешевых брюках.

Людское месиво с указующими на что-то руками и шагающими куда-то ногами, похожими на щупальца осьминога, устремлялось вперед, поглощая и переваривая в своем чреве все, что встречалось на пути. Каждый из этой толпы отчаянно старался вобрать в себя как можно больше нью-йоркских диковин, запастись ими впрок, чтобы потом, в долгие зимние вечера, перебирать и оживлять их в своей памяти.

Палмер со вздохом отвернулся и перевел рассеянный взгляд на реку. Пенный след от буксира не таял в ее быстрых зелено-черных потоках, полных сточных вод, пена вздрагивала и качалась на поверхности, точно в кружке темного портера.

Общность интересов, единство, снова подумал он. Просто стадный инстинкт, попытка создать что-то значительное из посредственного материала путем бесконечного приумножения этого второсортного материала.

Все, что нас окружает, становится второсортным, день ото дня все ухудшается, и никто не замечает, с какой быстротой это происходит, размышлял Палмер. Качество продукции падает, лишь бы подешевле, лишь бы побыстрей сбыть с рук. Установлены умышленно заниженные, устарелые нормативы прочности текстильных изделий и качества других товаров, строительных материалов и всего прочего. Но самое удивительное, что никто не жалуется. Более того, никто как будто и не реагирует на это. Достаточно понаблюдать, как люди настраивают свои телевизоры, размышлял он. Никто не дает себе труда разобраться, для чего служат многочисленные ручки телевизора. Поэтому и изображения на экране получаются искаженные, тусклые, не в фокусе, то слишком контрастные, то совершенно темные в зависимости от того, как изначально был настроен телевизор. При помощи этих ручек можно бы что-то сделать, но только начнешь налаживать, как вдруг исчезает даже то плохое изображение, которое до этого было на экране, поэтому лучше вообще ничего не делать. Все равно через год появится новая модель телевизора или какая-нибудь еще более замысловатая антенна. Стоит ли тревожиться?