Дженнифер Вайнер - Всем спокойной ночи

Когда я уговорила мальчиков слезть с горки, Кэрол вернулась в коллектив мамаш.

Двадцать минут я протолкала качели с Софи, исполнившей «Польку Пегги» шесть раз. Наконец я лестью убедила мальчиков слезть с качелей, разместила всех в машине, подъехала к ближайшему мини-маркету и купила соки и крекеры с арахисовым маслом, так напичканные консервантами и гидрированными жирами, что один лишь взгляд на информацию о пищевой ценности продукта свалил бы среднестатистическую мамашу Апчерча в обморок.

Итак, весь город знал, что у Филиппа Кавано блудливые глаза и болтливый язык, и он отнюдь не горел на работе в своем морском страховании.

Я выехала с парковки, чувствуя дрожь удовольствия, вслед за которой нахлынула сокрушительная волна вины. Удовольствие при мысли, что жизнь прелестной Китти Кавано была далеко не такой уж распрекрасной и продуманной, как мне казалось ранее. Чувство вины явилось следствием этого удовольствия.

Она мертва, думала я, сворачивая на Мэйн-стрит. Мертва, и ее маленькие девочки будут расти без матери. И только настоящее чудовище может испытывать удовольствие, думая о чем-нибудь как-то с этим связанном.

Офис адвоката Кевина Долана располагался в белом здании викторианского стиля. Неброская деревянная рисованная вывеска украшала дом с дверями из толстого стекла в свинцовой оправе на углу Элм и Мэйн-стрит. Я мазнула по губам губной помадой и проверила, чтобы кошечка на пластыре, которым я заклеила лодыжку, была спрятана под носком.

— Могу я вам помочь? — спросила секретарь, когда я ввела Сэма, Джека и Софи в помещение, которое когда-то было гостиной.

Я усадила детей перед камином с мраморной каминной доской в кресла с вышитыми подушечками и бросила им взгляд, в котором ясно читалось: «Вести себя хорошо!»

— Здравствуйте, я Кейт Кляйн-Боровиц, — представилась я, добавив для пущей важности фамилию Бена и надеясь, что вместе с дополнительными слогами прибавится и значительности. — Я была подругой Китти Кавано.

— Какая трагедия, — тихо отозвалась секретарша из-за своего стола, который выглядел настоящим антиквариатом.

Ей было за пятьдесят, седые волосы тщательно уложены, на ней был бордовый блейзер и плиссированная юбка в бордовую и белую клетку.

— Насколько мне известно, Кевин был другом дома.

И тут я выложила извинение, которое должно было гарантировать мне проникновение внутрь и которое отрепетировала по пути с детской площадки.

— Я подумала, не счел бы он возможным поговорить со мной пару минут о речи, какую я готовлю к панихиде.

Она сочувствующе кивнула, нажала кнопку на телефоне, тихо проговорила несколько слов и сказала:

— Он примет вас сейчас.

Я потрепала детей по головкам, взглядом пообещав им страшные последствия, если они не станут сидеть тихо или совершат набег на вазу, полную конфет, на одном из многих журнальных столиков.

— Ведите себя хорошо, — пропела я бодрым тоном, не дававшим секретарше ни малейшего повода ожидать, что они не будут. — Мамочка вернется через минуту.

Я повернулась к двери в кабинет. Секретарша придержала меня за руку.

— Я только хочу, чтобы вы знали, что все это ужасно его огорчило, — прошептала она. «И если ты огорчишь его еще больше, я брошу твоих детей в печь и поджарю себе на ужин», — пообещал ее взгляд.

Я кивнула, вошла в кабинет и увидела Кевина Долана, коротышку с покатыми плечами, в тесной оксфордской рубашке и длинном галстуке, сидящего за тяжелым дубовым письменным столом. Яйцевидная голова, пухлые щеки, блестящие карие глаза и теплая улыбка. Отнюдь не кумир публики, но очень обаятельный: как раз тот тип, кого единогласно избирают клоуном в классе. Или, наоборот — кто получает несколько степеней в политологии и нанимает моего мужа, чтобы тот помог ему баллотироваться в сенат.

Я поняла, почему секретарша хотела защитить его. В Кевине Долане было что-то милое, напоминавшее мне о моих собственных мальчиках.

Кевин Долан вскочил с кресла и поздоровался. Он пожал мне руку, придвинул для меня деревянный стул, дождался, пока я усядусь, и вернулся за свой письменный стол.

— Спасибо, что согласились поговорить со мной.

— Рад помочь. Я слышал, это вы… — Он понизил голос и постарался усмирить свое колено, ходуном ходившее вверх и вниз. — Наверное, это было ужасно.

Я кивнула, решив, что честность — относительная честность — будет основой в разговоре с этим милейшим внимательным человеком.

— Я не так уж близко была с ней знакома, но наши знакомые хотели сделать что-то в память о ней.