Филипп Майер - Сын

— А, ты же великий пуха тенахпе [88] Лекарь, знахарь ( ком. ). , вечно я забываю, — усмехнулся Эскуте.

— Времена меняются, — продолжал Неекару. — Хотим мы это признавать или нет. Вот пенатека…

— Да к дьяволу этих убогих пенатека. Они были таи’и бледнолицых и получили по заслугам.

— Их было в четыре раза больше, чем нас.

— И они были подстилками для бледнолицых и заразились их болезнями.

— А, ну конечно. Воины, которые совершили величайший набег на бледнолицых, были, оказывается, их подстилками, — не уступал Неекару.

— Десять зим назад.

— Они владели табунами мустангов, таких же мощных, как бизоны.

— Неекару, у нас был всего один тяжелый год, а ты унылый говнюк, и лучше тебе остаться дома, потому что если ты будешь продолжать свое нытье, вместо того чтобы петь вохо хубийа, то кто-нибудь заткнет тебе рот томагавком.

— Еще один такой поход, как в прошлом году, — огрызнулся Неекару, — и некому вообще будет затыкать мне рот.

— Не обращай на него внимания, Тиэтети. Вот именно такое настроение и убивает людей. Помни, вы вернетесь домой с сотней скальпов наших врагов и приведете тысячу лошадей и пятьдесят рабов-мексиканцев. Так и будет. И нечего терять время на пустые разговоры.

— Ладно, — вздохнул Неекару.

— Рука так болит, что я даже спать не могу, но ты ни разу не слышал, чтобы я жаловался и хныкал, точно младенец. Перебей всех мексиканцев, умри как герой — мне наплевать, но вести такие разговоры нет никакого смысла. С таким же успехом можешь просто перерезать себе горло и даже горло всем своим людям, если ты такой дурак.

— Мы не собираемся нападать на бледнолицых, — сказал Тошавей. — Но…

— Обо мне можешь не беспокоиться, — успокоил его я.

— Отлично. — Тошавей окинул взглядом деревню, год назад она была существенно больше. — Жаль, что ты не родился лет на двадцать раньше, Тиэтети. Это было славное время. Стаи койтов шли следом за нами в каждом походе, они знали, что всегда найдут чем поживиться. Но может, те времена еще вернутся, — задумчиво поскреб он подбородок.

Мы спустились с плоскогорья, вновь появились холмы и каньоны, деревья — чаще всего дубы и тополя, — трава густая и высокая, и цветы пестрым ковром устилали прерию до горизонта.

Разыскивая родичей Тошавея, которые жили в верховьях Сан-Саба, мы наткнулись на недавно разоренный лагерь команчей. Семь десятков тел, все без скальпов. Несколько воинов, но в основном женщины, дети и старики. Тошавей нашел и своих родственников. Это были котсотека, отделившиеся от главного племени. С женщинами и девочками поступили так же, как с моей матерью и с сестрой, и так же изуродовали. Мы хоронили их целый день.

— Их мужчины, наверное, все еще в походе, — сказал Писон.

А еще там были следы ботинок, изготовленных в Остине или в Сан-Антонио, в общем, где-то на Востоке. И повсюду разбросаны странные мелкие мушкетные пули; и следы подкованных лошадей. Типи, оружие, все имущество племени сожжено в костре. Мне было ужасно горько и стыдно, но команчи, с суровыми невозмутимыми лицами хоронившие своих близких, сказали лишь, что еще несколько лет назад ближайшее поселение белых находилось за сотни миль отсюда и то, что они наткнулись на этот лагерь сейчас, очень дурной знак.

— Сколько бледнолицых живет там? — поинтересовался Тошавей. — Не знаешь?

— Говорят, около двадцати миллионов.

— Шутишь, — сердито проворчал он.

— Это точно.

— Ладно, будь по-твоему, Тиэтети.

Мы решили проехаться вокруг лагеря, чтобы немного передохнуть от рытья могил. Здесь явно побывали не рейнджеры, не могли двенадцать мужчин перебить семьдесят три команча, даже если среди них только женщины и дети. Тошавей предположил, что налетчиков было около трех сотен, но следов слишком много, они перекрывали друг друга, словно эти люди весь день напролет насиловали и грабили деревню, так что трудно сказать наверняка.

Я хотел было поискать следы отца: он припадал на левую ногу, и стопа у него была довольно маленькая для такого высокого роста. Но передумал.

На верхушке холма мы обнаружили отпечатки колес от пары фургонов. Трава вокруг выжжена дотла.

— Странно, — задумался Тошавей.

— Здесь стояли пушки, — сказал я. — Поэтому трава сгорела.

— Они очень тяжелые, да?

— Горную гаубицу тащат лошадьми. Военные используют их в войне с мексиканцами.

Деревня находилась примерно в фарлонге от этого холма, и я решил, что мелкие мушкетные пули на земле, должно быть, картечь. Выстрел из гаубицы, заряженной картечью, это все равно что залп одновременно из двухсот ружей. Или, как говаривал мой отец, словно Длань Господня накрывает всех.