Филипп Майер - Сын

— Что там с этой девицей?

Но я уже уходил.

С Марией все просто: мы оба страдаем уже несколько дней. В первую ночь после возвращения из Пьедрас-Неграс я тихонько выскользнул из ее комнаты, но уже через час вернулся, и с тех пор мы не расставались больше чем на несколько минут.

Сегодня я проснулся на рассвете. Лежал, прислушиваясь к ее дыханию, вдыхая запах ее волос, кожи, задремал, проснулся опять и любовался ею, омытой светом. Какое наслаждение просто быть рядом.

Вот уже несколько дней я не видел мрачных теней; я больше не вспоминаю ни искаженное лицо Педро, ни молчаливый крик Аны. В мимолетном приступе мазохизма попытался вызвать мучительные образы в памяти, но тщетно.

Я всегда знал, что не слишком интересен другим людям. Я не из тех, в кого влюбляются. Люди не видят во мне того, что вижу я сам; с первого взгляда они решают, что моему мнению не стоит доверять. Насколько я могу судить, мне просто повезло родиться в большой семье, иначе я стал бы скучным нотариусом, снимающим жалкую комнатенку в мерзком городишке.

А вдруг Мария проснется однажды утром и посмотрит на меня теми же глазами, что и остальные, и ее любовь иссякнет, хотя до сих пор все было ровно наоборот? Я вижу в ее глазах свое отражение, я даже спиной чувствую ее взгляд, просыпаюсь, а она ласково смотрит на меня, приподнявшись на локте. Мы хмелеем друг от друга. Что касается моего так называемого недомогания, которое я считал возрастным, а Салли — еще одним признаком моей мужской неполноценности, ни малейшего намека. Даже напротив: мое тело неудержимо стремится к ней (стоит только подумать…); я не выхожу из нее, даже когда мы заканчиваем заниматься любовью, она перекатывается, устраивается сверху, и мы засыпаем, оставаясь единым целым.

Сегодня утром она читает мне Песнь Песней; я читаю ей второе письмо Абеляра к Элоизе; когда мы вместе, кажется, что сам факт нашего существования восстанавливает гармонию мира. Но вот сейчас я сижу и отгоняю мрачные мысли: человек вступил в отношения с другим, который ему не ровня, в том смысле, что мы равны во всех отношениях, кроме власти. Она вольна уйти в любой момент, но вместе с тем не свободна, поскольку повсюду за пределами нашей комнаты она не может быть самой собой.

— Где ты пропадал?

— В кабинете.

— Тебя так долго не было.

— Больше не буду.

— Ты когда-нибудь писал обо мне?

— Я только о тебе и пишу. О чем же еще мне писать?

— С каких пор?

— С первого дня.

— Но тогда ты был не рад мне. Может, сжечь те страницы?

— Я ошибался.

— Я все вспоминаю ту историю про твоего отца и убитых людей…

Я не сразу понял, что она имеет в виду; под такое описание подходила практически любая история о моем отце. Потом сообразил.

— …И тоже хочу рассказать тебе кое-что. Может, возьмешь свой дневник?

— У меня прекрасная память.

— Но ужасно ленивое тело.

— Нет, правда. Память — мое проклятие.

Она запустила пальцы мне в волосы. Я поднялся, принес дневник, просто чтобы сделать ей приятное. По пути встретил Консуэлу, которая прибиралась в моей комнате, где я не ночевал уже пять дней. Она даже не взглянула в мою сторону.

Его звали Коахуилтекан, последний на этой земле. Его народ был древнее греков и римлян; когда строили египетские пирамиды, они жили на свете уже пять тысяч лет, и все прочие расы были для них все равно что суетливые муравьи, которые появляются с первыми теплыми деньками, чтобы исчезнуть при первых заморозках.

Но пришла зима и для древнейшего народа. Появились испанцы, а за ними апачи, продолжившие дело испанцев, а потом команчи, и, наконец, к весне 1836 года на свете остался только он, последний выживший.

В тот день мой двоюродный дед Артуро Гарсия увидел, как Коахуилтекан, опустившись на колени, ищет что-то на его пастбище. Индеец был почти слеп, и Артуро подошел помочь ему. Через несколько часов в зарослях бизоньей травы и кактусов он отыскал пропажу — шарик из черного обсидиана, видать, волшебный. Артуро родился на этой земле, как и его отец, и он знал, что таких камней в округе нет.

Артуро был богатым молодым человеком, хозяином целой ремуды породистых скакунов, мужем красивой жены, а еще владел шестьюдесятью лигами земли, дарованными самим королем Испании. Дом его был полон серебра, произведений искусства и старинного оружия, доставшегося от предков-рыцарей. Каждое утро он просыпался еще до рассвета и смотрел, как восходит солнце, озаряя светом его земли и все, что он оставит своим сыновьям.