Филипп Майер - Сын

— Я знала, что это пойдет тебе на пользу, — сказала она. — Поможет стать более цивилизованным.

Я не стал сообщать, что все это время занимался примерно тем же, чем у индейцев. Старшая дочь строила мне глазки, и оно бы ничего, да только настропалило меня на определенный лад, и я за несколько дней спустил все свои сбережения.

Город мне был не по зубам. Сплошные бродяги и бездельники, сутенеры и бандиты. «Дерринджер» пришлось отдать за дюжину доз каломеля [118] Препарат на основе хлорида ртути, обладает антисептическим действием. , который я вливал с двух концов, потому как решил, что подцепил сифилис. Один из кольтов я заложил и снял на эти деньги самую дешевую комнату, дожидаясь нового набора в Отряд Избранных.

Этот человек отыскал меня в меблированных комнатах. Протянул кожаную сумку, словно доставил давно ожидаемый пакет. Сумку я взял, но открывать сразу не стал, сунулся к заднему карману, потом вспомнил, что продал «дерринджер». Человек с четырехдневной щетиной, в мятой шляпе, надвинутой на самые глаза, напоминал помощника гробовщика.

— Я тут встречался с Шером Уошберном, — начал он. — Он проговорился, что воевал вместе с тобой, имя мне показалось знакомым. Потом вспомнил, что записывал его.

Я недоуменно уставился на него.

— Твой папа только о тебе и говорил. Мы все про тебя знали.

— Ты сам кто такой?

— Я приехал из Накадоча. Пробую там хозяйствовать, но эту штуку я долго хранил для тебя.

В сумке лежала рубаха из скальпов. Дюжины скальпов, некоторые с волосами, другие лысые, аккуратно сшитые. Кожа довольно темная.

— Это все инхуны, — пояснил он. — Можешь быть уверен: примерно половину из них мы с твоим отцом обрабатывали вместе.

Я расправил рубаху; мягкая, очень аккуратно сделанная, и я вспомнил Тошавея, у которого тоже была такая рубаха. В ней я его и похоронил.

— Могу я чем-то отблагодарить?

— Не, не надо. — Он мотнул головой, собрался было сплюнуть, но сдержался.

— Пошли пройдемся, — предложил я.

Мы вышли на окраину города.

— Ты же знаешь, он бросился тогда в погоню? Всегда очень переживал, хотел, чтобы ты это знал. Они добрались до самого Льяно, прежде чем окончательно потеряли след.

— Угу, — хмыкнул я.

— Да, он старался изо всех сил.

Мы стояли над рекой, говорить было не о чем. Лодочники, мерно двигая шестами, везли грузы для поселенцев выше по реке. Я предложил ему кусок табаку, он откусил, сунул за щеку.

— Твой отец был особенный, — сказал он. — Индейцев чуял прямо как волк.

— Что с ним случилось?

— Помню, на площади возле Конгресса — в одно ухо парни из салуна орут, а в другом улюлюканье аборигенов слышно. Домов тридцать или сорок тут стояло. А сейчас погляди. — Он оглянулся на город, где жили тысячи людей. А ниже по реке паромщик заколачивал сумасшедшие деньги.

— Что с ним случилось? — повторил я.

Мужчина молчал, и я представил, как отец возвращается домой, видит жену и дочь, как потом мчится в погоню. Я смотрел на воду и чувствовал, как она растворяет и уносит прочь мой страх и злость.

А тот человек, он просто стоял рядом. И так мне и не ответил.

Она не одна, в комнате кто-то есть, и этот человек виноват в ее нынешнем состоянии. Я проживаю собственную смерть. Она позволила себе продолжить грезить. Холодно. Старый пруд. Но сознание, удивилась она, сознание остается, это грандиозное открытие, мы все связаны, связаны подземными корнями. Нужно только дотянуться. Огромный муравейник.

Она чувствовала себя ребенком. Сознание — это… это же просто душа. Тело исчезало, постепенно съеживалось, растворялось, а душа росла, росла, пока тело уже не могло больше вместить ее. Воздвигнете вы пирамиду, или склеп, или мавзолей — неважно, тело все равно исчезнет; они были правы, все они были правы — и это самая страшная ошибка в ее жизни. Ты должна очнуться.

Она открыла глаза, но вместо комнаты вокруг расстилалась зеленая равнина до горизонта, а прямо перед ней в облаках парил огромный каньон. Это не мои воспоминания, догадалась она, они принадлежат другому человеку. Койот крадется вдоль канавы; звуки, запахи — как наяву; ворота, запереть, человек стреляет из ружья.

Она распахнула глаза, возвращаясь в комнату, пересчитала стулья, столы, шкафы; угольки в камине, она в доме на Ривер-Оукс. У окна стоит Хэнк. Злится из-за детей. Нет, из-за телевизора. Президента застрелили, его жена взбирается ногами на сиденье.