Меша Селимович - Избранное

Ничего объяснять нам не пришлось. Хусага рассеял все наши сомнения и страхи. Он был молод, но держался так солидно, как будто за его плечами долгие годы жизни и опыта, и больше походил на ученого мудериза, чем на лабазника. Он охотно нам поможет, сказал он, для него это пустяк — купить только да присмотреть за погрузкой, он сделал бы это и из пустой любезности, но нам ему тем более приятно оказать эту услугу, что его отец и отец Тияны были приятелями. Да и для меня ему хочется сделать доброе дело, он слышал, как я ни за что ни про что оказался в виноватых. Деньги ему не нужны, своих хватит, расплатимся, когда он привезет товар. Продать его будет несложно, он поможет, самому ему откупить у нас товар неловко, это было бы противно всем торговым обычаям и походило бы на милостыню. А так все чисто.

Разумеется, деньги мы ему дали, он написал расписку и скрепил ее своей печаткой. Мы пожелали ему счастливого пути и расстались как родные.

— Жаль, денег у нас мало,— вздохнул Махмуд.— И ты мог бы поехать в Стамбул.

Тияна пресекла этот разговор:

— В Стамбул! На два месяца! А я что бы делала эти два месяца?

— Другие же остаются,— сказал я, защищая свое право на неосуществимую поездку в Стамбул.

— Другие остаются, а я не останусь.

— Нельзя так, сношенька, а вдруг когда-нибудь придется поехать. Подумай только — Стамбул, лавки, караваны, огромные постоялые дворы, тьма самых разных людей! Нельзя так, грех это!

— А оставлять меня одну не грех?

Не видя волнения Махмуда, в которое его привела мечта об этом недостижимом счастье, она бросала на меня сердитые взгляды, словно я уже сегодня собирался в дальнюю дорогу.

Я тоже надулся, точно она и впрямь не пускала меня в Стамбул, себялюбиво лишая меня самостоятельности. Почему я не могу поехать, как все прочие?

Махмуд ушел, даже не заметив, какие искры сверкали между нами. Наверняка пойдет пить, распаленный мечтами о богатом Стамбуле.

А наше раздражение тотчас улеглось, стало таким же смешным, как и вызвавший его повод.

Бунтовал я всегда недолго, так недолго, что не имело смысла и начинать. Тем более что, как бы я ни был рассержен, я знал: ничто мне не заменит ее, такую, какая она есть,— нетерпимую в любви, непримиримую ко всему, что может отнять у нее даже частицу меня — ее безраздельной собственности. Очень быстро мнимое желание свободы и призрачное возмущение улетучивалось, и я возвращался в неприступную твердыню ее любви, как робкий беглец, не отваживающийся отойти далеко от ворот.

Жизнь не балует нас, мы сами создаем свой мир, свой космос, которым возмещаем друг другу все, чего нам недостает.

Когда мне грозила опасность, я думал только о ней, черпая мужество в ее существовании. В тяжелые минуты я твердил ее имя, как молитву, и мне становилось легче. Когда ко мне приходила радость, я бежал к Тияне, исполненный благодарности, словно это она мне подарила ее.

Она добрый человек, красивая женщина, но то, чем она стала для меня, создал я сам. Даже будь у нее серьезные пороки, я не видел бы их. Мне нужно само совершенство, ни на что другое я не соглашусь.

Я наградил ее всем, чего не нашел в жизни и без чего не могу жить. Я даже себя умаляю, чтоб возвысить ее, а тем самым и себя. Я щедро одаряю ее, чтоб иметь возможность брать. Меня во всем обделили, так пусть хоть она будет человеком. Я и буду вознагражден. Она возмещает мне потерянное, да еще с лихвой. Мои желания были смутными и разбросанными, сейчас они сосредоточились на одном имени, на одном образе, более прекрасном и более реальном, чем любая мечта. Ей я приписываю все, чего недостает мне, и, все же умаляя себя, не остаюсь в накладе. Беспомощный в глазах людей, ничтожный в глазах мира, я полон силы и значения в глазах своего творения, более достойного, чем они. В беспокойном, неустойчивом мире я чувствую уверенность только в любви, которая возникает сама по себе, в силу потребности в ней. Любовь — жертвенность и насилие, она дает и требует, просит и бранит. Эта женщина — весь мой мир! — дана мне для того, чтоб я восхищался ею и чувствовал над нею свою власть. Я сотворил себе кумира, как дикарь, который ставит его в пещере над огнем для защиты от грома, врагов, зверей, людей, неба, одиночества, у него он просит доступные вещи и требует невозможного, чтоб восторгаться и горевать, благословлять и бранить, и всегда помнить, что без него страх был бы непереносим, надежды пусты, радость мимолетна.

Только благодаря Тияне я стал лучше относиться к людям.