Меша Селимович - Избранное

Что написано после «Крепости»?

Роман «Остров» (1974). Цепочка новелл, связанных двумя центральными героями. Иван и Катерина — старики, прожившие долгую жизнь, оставившие в этом мире детей и внуков, а теперь удалившиеся от мира на остров обдумывать пережитое. Остров также и буквальный: старик рыбачит, старуха ведет нехитрое хозяйство; нет только золотой рыбки… Критик Миловое Маркович пишет об «Острове»: это книга «драматическая, резкая, горькая, психологически перенапряженная… она сосредоточена… на ощущениях человека, который хоть и бессилен сопротивляться, но не согласен быть раздавленным… Книга жестокая, тяжелая от человеческой боли, разочарований и ошибок».

Проблема человека, исследованная и прочувствованная Селимовичем в предельных режимах, в экстремальных условиях или, как теперь говорят, в системе «параболического» (иносказательного) художественного мышления, в последние годы обнаруживает тенденцию вновь погрузиться в эмпирический материал конкретно прожитой жизни.

Финал ее — воспоминания писателя, вышедшие отдельным томом совсем недавно. Исповедь человека, жившего в бурную эпоху. От ранних лет, несущих какой-то невосстановимо идиллический отсвет, и дальше — через две мировые войны, через потери и испытания — к книгам, составившим славу югославской литературы нашего времени.

Меша Селимович умер в 1982 году.

Редакции получили возможность опубликовать подготовленные ими материалы, лишенные «произвольных толкований».

Такой опыт завершился.

Опыт писателя, знавшего, где и как может человек укрыться от жизни, но знавшего и другое: укрыться — значит не жить.

Meša Selimović

DERVIŠ I SMRT

roman

Sarajevo

1966

Начинаю свою повесть, не имея в виду какой-либо корысти для себя или для других, но повинуясь потребности, которая сильнее корысти и разума, хочу оставить собственноручную запись о себе, запечатлеть мучительный разговор с самим собой в слабой надежде, что, когда высохнет след чернил на бумаге, дразнящей сейчас своей белизной, и подведут итог всему (если его подведут), все найдет свое решение. Не знаю, что напишет рука, однако закорючки букв сохранят частицу того, что происходило в душе, оно больше не растает в тумане, словно ничего не было. Я смогу увидеть, как я стал собой,— это чудо неведомо мне, и, думается, оно заключается в том, что я никогда не был тем, кем стал сейчас. Понимаю, что пишу сложно, дрожит рука в преддверии того, что предстоит распутать на этом судилище, на котором я и судья, и свидетель, и обвиняемый. Я расскажу все по порядку, насколько смогу честно, насколько вообще можно быть честным, ибо я начинаю сомневаться в том, что искренность и честность — одно и то же, ведь искренность — это наша вера в то, что говоришь правду (а кто в этом может быть уверен?), а честности много кругом, и на одну доску их не поставишь.

Меня зовут Ахмед Нуруддин, это имя мне дали, и я принял его с гордостью, а теперь, после долгого ряда лет, наросших на тело, словно чешуя, думаю о нем с удивлением и временами даже с насмешкою (ведь в словах «светоч веры» столько несвойственной мне надменности!) и немного стыжусь. Какой я светоч? Чем я просветлен? Знанием? Высшей мудростью? Чистым сердцем? Озарением истины? Отсутствием колебаний? Все взято под сомнение, и сейчас я всего лишь Ахмед, не Нуруддин и не шейх. Все спадает с меня, как одежды, как доспехи, и остается лишь изначальное — голая кожа, нагой человек.