Анатолий Андреев - Машина

Даже до самого Фросина стало доходить затаенное внимание к нему подчиненных. Или это был результат самокопания, сопутствующего нынешней его «мерихлюндии»? Комплекс вины, входящей в разъедавшую его депрессию? Не знал Фросин, ничего не знал.

Вот такой, ничего не знающий, ничего не желающий, весь угасший, но внешне, как всегда, собранный и подтянутый, возник Фросин на пороге. Приостановился, бросил привычно руки за спину, неторопливо двинулся по цеху. Оттого, что руки были заведены назад, плечи распрямились и фигура выпрямилась. Подбородок вздернулся, глаза примечали все вокруг.

— «Сам» идет,— понеслось неслышно по цеху. Подтянулись люди, подобрались. «Сам» никогда не придирался по пустякам. Если тыкал носом, то всегда за дело. А этого не хотелось — уважали Фросина. И немного побаивались, так уж было поставлено. Побаивались все, кроме регулировщиков. Тем ничего не было страшно: голубая кровь, элита. Да и остальные тоже боялись в рамках некоей игры, правила которой предписывали именно такую реакцию на «хозяина». Особенно истово боялись при посторонних, чтобы те тоже зауважали их Фросина.

Шел Фросин по цеху, руки за спину. «Ну, вылитый зек!» — сплюнул как-то Сергей Шубин.

«Тебе видней»,— дернул плечом Фросин, но привычек не изменил. Всегда у него руки либо в карманах халата до упора, чтобы натянулись полы, чтоб не парусил халат, либо так вот, за спину.

Шел Фросин по цеху, и успокаивалось у него на душе от целенаправленной слаженной людской возни. Размягченно отметил он про себя, что каждый делает какую-то маленькую частичку большого целого, хоть и имеет порой обо всем этом целом весьма абстрактное представление. Это здорово, что вон та, например, рамка на шести винтах, которую сосредоточенно собирает совсем молодой парнишечка, встанет завтра на свое место под пультом управления и без нее этот пульт не собрать. И парнишка тот знает, что встанет она на место как надо и все дырки совпадут, и что нужна она позарез, а значит, нужен и он, и без него, начинающего слесаря, тоже, значит, нельзя эту большую, непонятную и сложную Машину сделать...

К этому вел их всех Фросин — к чувству ответственности за целое, хоть и делаешь ты частицу. И привел, похоже, достиг, добился. Набрал скорость механизм цеха, ожил, задышал. Получил свой момент инерции, и его, Фросинское, усилие теперь уже ни к чему. Как будто хотел навалиться, подтолкнуть грузовик на подъеме, а он, оказывается, сам идет в гору и уходит у тебя из-под рук, и твой толчок приходится в пустоту за задним бортом, и ты проваливаешься от своего усилия, силясь удержать равновесие, с горечью осознавая ненужность своих стараний и тоскливо гордясь, что начальный-то толчок дал машине все-таки ты...

Фросин прошел в соседний пролет — их старое, первое помещение. Отсюда начинался цех. Теперь здесь были заготовительные участки. Здесь «обрастала мясом» Машина. Здесь на «тележку» ставили каркасы для электронных блоков, подвешивали механику, укладывали толстые косы разноцветных проводов. Здесь в углу стояла новая, только что пришедшая со станции тележка, которой не подошел еще черед стать Машиной.

Фросин подошел к ней, постоял рядом, провел ладонью по гладкой маслянистой поверхности металла. Он тут же повернулся бы и ушел, но из-за машины послышались голоса. Он вслушался — двое мастеров злостно нарушали противопожарные правила, то есть курили в неположенном месте и чесали языки. Он уже хотел было вставить им фитиль, чтоб впредь неповадно было, но один из мастеров, попыхав сигаретой, сказал задумчиво: «Слышь, Фросин-то саночки смазывает куда-то...» И Фросин дрогнул, не вышел из своего нечаянного укрытия, не обогнул машину, чтобы предстать перед ними — Великим и Ужасным. Второй мастер, так же задумчиво и уверенно, зная все лучше самого Фросина, подтвердил: «Факт! Вон как всех натаскивает последнее время. На самостоятельность давит. Не рассчитывали чтобы, значит, на новое-то начальство».

И тут еще не поздно было явиться: акт первый, действие второе, те же и Фросин. «Дальнейшее покрыто неизвестным мраком»,— любил говаривать про такие ситуации Фросин. В лучшие времена, конечно. Но вместо этого он затаил дыхание, словно там его могли услышать. Услышать его не могли, токовали, как два глухаря. Фросин неслышно повернулся и тихонечко, озадаченно и умиленно улыбаясь, пошел прочь.

Еще бродила по лицу улыбка, когда Фросин заметил Гену-регулировщика, озабоченно бегущего мимо, и остановил его чуть заметным кивком головы. Руки Фросин уже упрятал в карманы и сходу, не задумываясь, огорошил Гену: