Анатолий Андреев - Машина

Алия загодя начала готовить почву. Она несколько раз писала матери о Фросине — сначала вскользь, мимоходом, что живет хорошо, все есть, всего хватает. Вечерами ходит в кино. Познакомилась с одним человеком, он покупает билеты, потому как самой некогда — столько занятий, что просто ужас. И еще про занятия, но мать в письме встревоженно спрашивала — что за человек, кто он и хороший ли... И Алия, пребывавшая уже третий месяц в горячечном счастливом сне, написала рассудительный ответ, где, вроде между прочим, вроде просто отвечая матери и успокаивая ее, излагала: он работает на заводе, образование у него высшее и он хорошо к ней относится, и покупает билеты в кино и в театр. А ей очень некогда, потому что скоро сессия...

Алия писала матери в читалке, потому что письма эти требовали сосредоточенности. Приходилось следить за собой, чтобы в них не просочилась переполнившая ее радость. Она в эти дни уже перебралась к Фросину. Так получилось нечаянно, она вовсе не хотела уходить из общежития, но не могла не быть с Фросиным. В глазах девчонок-соседок, встречаясь на занятиях, она читала жалостливое любопытство, но это ее не трогало — ведь все произошло само собой. Ей наплевать было на девчонок и на то, что будет потом. Боясь спугнуть невесть откуда свалившееся на нее неизведанное, оказавшееся огромным счастье, она чуралась всяких перемен и изо всех сил сопротивлялась настойчивым предложениям Фросина пожениться. «Пожениться» — само слово вызывало у нее смущение и смех. Ей в нем чудилось что-то стыдное, в отличие от их с Фросиным безоглядного, только их, ничьего больше, счастья.

Она влюбилась впервые и безоглядно. Это было вовсе непохоже на тайные и безответные маленькие девчоночьи влюбленности, приходившие и уходившие еще в школе.

Чувство переполняло ее, и она не могла отказать Фросину, которому непонятно зачем непременно нужно было идти в загс...

Алия писала матери в читалке. Она не могла писать дома, в их с Фросиным квартире, потому что все вокруг было полно любви, и она чувствовала себя маленькой счастливой преступницей, обманывая мать, ничего не говоря о том, как ей, Алии Гариповой, повезло...

Ждать регистрации надо было целых два месяца. Чуть свыкнувшись с мыслью о замужестве, признав его неизбежность, Алия по секрету сообщила о нем подругам. Те с удовлетворением восприняли эту новость. Она их успокоила. Было что-то пугающее в неожиданном порыве Алии, а теперь все вставало на свои места, все становилось как у людей. Девчонки готовы были вновь принять Алию в свой кружок, не понимая, что она уже отдалилась от них.

Матери она написала, что ей нравится этот человек — «помнишь, я тебе о нем писала?» Она сообщила, что хотела бы показать его матери и, может быть, они приедут летом...

Они приехали и шли пыльными улицами, и Алия подхватила Фросина под руку, хоть это было и не принято среди местной молодежи. Под руку ходили только степенные супружеские пары. Только перед домом, разволновавшись, она отпустила руку Фросина и толкнула скрипучую дощатую калитку. Они остановились во дворе, а из огорода уже спешила, прикрываясь рукой от солнца, мать... Вера Игнатьевна была простая женщина, всю жизнь работала медсестрой и потому в городке ее уважали почти как врача. Она понравилась Фросину, как и он ей.

Фросин и Алия отдыхали в необычно замедленном, деревенском ритме жизни городка. Они бродили по сонным улочкам, вместе с матерью сходили за земляникой, сладко рдеющей на прогретых солнцем косогорах.

Матери было и радостно, и немного горько смотреть на них — Алия, Аленушка стала совсем взрослой! Вера Игнатьевна безоговорочно приняла Фросина, бесхитростно выпытав у него в первый же вечер, кто он и что из себя представляет. Фросин легко и просто рассказывал о себе. Она верила каждому его слову, поэтому он ничего не скрывал и не приукрашивал.

Мать определила Алию в ее прежнюю девичью клетушку за дощатой перегородкой. В ней прошли детство и школьная юность Алии. Они нахлынули на нее, стоило ей остаться одной, и комнатушка показалась ей родной и совсем маленькой.

Фросину Вера Игнатьевна норовила уступить свою кровать в «зале», как называлась большая комната. Фросин отказался, и его устроили под навесом во дворе. Вера Игнатьевна сокрушалась — как басурманы, гостя из дому выжили. Но Фросину так было спокойнее. К тому же он настроился ночевать на сеновале. За неимением сеновала топчан под навесом вполне обеспечивал Фросина свежим воздухом и идиллическими деревенскими звуками. Под них трудно засыпалось и крепко спалось.