Э. М. Хоумс - Да будем мы прощены

– Мы с твоей матерью горшки побили.

– С моей матерью?

– Я знаю, ты ведь думаешь: «Она же из тех, с кем легко ладить», – но она у твоего папаши подхватила пару фокусов.

– А на тему, о чем побили горшки?

– Шарики мацы.

Я вскидываю на нее взгляд, думая, что она шутит. Лилиан смотрит на меня, будто хочет сказать: что непонятно?

– Поругались из-за шариков мацы, – повторяет она. – Класть их в суп или подавать отдельно? Воздушными их делать или плотными?

Я на нее смотрю, ожидая продолжения, ответа.

– Твоя мать думала, что вот как она думает, так и правильно, и что она потому настоящая еврейка, а я так, второй сорт. И, честно говоря, когда с одной стороны – твой отец, а с другой – вот такое вот, мне уже не слишком хотелось давать себе труд поддерживать контакт. Если мы с тобой не разговариваем, это еще не значит, что мы не разговариваем между собой.

Я собираюсь спросить, кто из родственников еще жив, когда она резко меня обрывает:

– И был еще тот инцидент с вами, детьми, в комнате отдыха. – Она снова на меня смотрит. – Ты правда тупой или все же прикидываешься?

Не зная, к чему относится вопрос, я не даю ответа.

– Твой брат сделал моему сыну операцию, – говорит она, будто давая подсказку, ключик, запускающий память.

– Операцию какого рода?

– Повторное обрезание с помощью циркуля, транспортира и клея «Элмерз».

Я что-то смутно припоминаю. Был какой-то еврейский праздник, и мы, дети, играли внизу. Смутно, как тридцативаттная лампочка, помню, как мы валялись на полу, на ковре, с нашими двоюродными, и шла жаркая игра в «Монополию», покупались и продавались дома и отели, и пока мы играли, мой брат с кузеном Джейсоном что-то делали за столом моего отца, непонятное что-то. Помню, я еще подумал, как это похоже на Джорджа – заставить кого-то для собственного удовольствия делать то, что он не обязан делать. Комната отдыха была наполовину игровой комнатой, наполовину кабинетом, и сторона, где кабинет, была закрыта шкафами с бумагами и белыми пушистыми коврами, и вряд ли я мог на самом деле видеть, что он там творит, но понятно было, что не подвиги добродетели.

– С Джейсоном все обошлось?

– Да, физических повреждений мало было – порез небольшой, полно крови, пришлось к пластическому хирургу обращаться, но теперь он гей.

– Ты хочешь сказать, что Джейсон стал геем из-за Джорджа?

– Ну стал же из-за чего-то? Геями не рождаются. Что-то происходит, какая-то травма, и человек превращается в гея.

– Тетя Лилиан, есть очень много геев, которые сказали бы, что они такими и родились, и на самом деле в теории что-то там важно насчет внутриутробных гормонов… – Я продолжаю, дивясь про себя, откуда мне это вообще известно. Наверное, какую-то статью читал. Но что бы я там ни говорил, для Лилиан и ее точки зрения это совершенно несущественно. – А как отреагировали на этот случай мои родители?

– Я им не рассказывала. Джейсон заставил меня поклясться, что я сохраню тайну, – ему было очень стыдно. – Джордж только потому перестал, что кто-то спустился проверить, как вы там.

– А кто это был? – спрашиваю я.

– Тетя Флоренс.

– И что она видела?

– Ничего она не видела, но Джордж испугался и бросил это дело.

– А что сказал ваш муж?

– Его не было дома, – отвечает она. – Поэтому еще только хуже было.

– А где он был?

– Хороший вопрос, – говорит она и ничего к этому не добавляет. – Оправданий нет.

– Никаких, – отвечаю я.

– В последний раз я тебя видела на похоронах твоего отца, – повторяет она уже сказанное.

– Можешь мне тут помочь в одном вопросе? – говорю я, вытаскивая генеалогическое древо. – Надо вот это заполнить.

– Заполнить генеалогическое дерево? Ты оплатишь мое время? Мне какое-то вознаграждение полагается?

– Я тебе борщ привез.

Она отмахивается и придвигается ближе, чтобы видеть анкеты и желтый блокнот с заметками.

– Сколько тебе лет, тетя Лилиан?

– Больше, чем кажется. Мне восемьдесят восемь, но, говорят, я выгляжу на семьдесят с хвостиком.

Мы вместе восстанавливаем наше генеалогическое древо. В какой-то момент тетя приносит пару старых семейных альбомов – вещественные свидетельства – и перелистывает страницы, что-нибудь бормоча над каждой.

– У твоего отца были крупные заскоки насчет мужественности.

– Ты хочешь сказать, что он сам был скрытым гомо?

Она приподнимает плечи, делает гримасу:

– Кто знает про кого-нибудь наверняка?

– Преступники в нашем роду есть? – спрашиваю я.