Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том второй

— Ты своими криками разбудишь детей, говори тише! — умоляла ее старшая сестра. — Ты же знаешь, сколько мне пришлось вытерпеть от моего недотепы. Тем не менее Юдл — мой муж и отец моих детей перед Богом и людьми. А в тебя вселился дибук [98] Дибук ( древнееврейск. ) — дух умершего, вселившийся в живого. , Господи спаси и сохрани. Ведь сегодня первая ночь «Слихес», приближаются Дни трепета. Твой старый отец выплакивает глаза, моля Бога о добром годе, а у тебя такие грешные мысли! Не гневи Бога, не губи грехами свою молодость.

— Я все равно проиграла свою молодость, меня не волнует, если я погублю ее еще и грехами. За день до того, как он уехал, я увидела, как он проходил по дороге к лесу. Я поняла, что он идет к злому раввину со смолокурни, который велел отказать ему от места в ешиве и выгнать его из местечка. Я пошла к лесу и там ждала, пока он не вернулся. Тогда я припала к нему, и меня больше не волновало, что он обо мне подумает. Пусть думает обо мне самое дурное, пусть смотрит на меня, как на самых худших. Но он посмотрел на меня с такой печалью и с такой добротой, что я до смерти об этом не забуду. Но он остался тем же самым, он вырвался из моих рук и убежал.

— Пусть такие горести обрушатся на головы моих врагов! Чтоб у них была такая жизнь! Ведь тебя могли увидеть. А может быть, и увидели? Да ты с ума сошла! — всплеснула руками Хана-Лея. — Я тебя не узнаю, ты кажешься мне непохожей на мою младшую сестру Роню. Ты всегда была тихоней. Когда на тебя смотрел мужчина, ты краснела, как маленькая девочка. Теперь у тебя больше нет стыда. И что ты в нем нашла? Он ведь, как говорят люди, сумасшедший мусарник. Ты когда-нибудь в жизни слыхала, чтобы какой-нибудь глава ешивы нанимал местечкового жулика, торговца краденым, чтобы сжечь светские книги? Неудивительно, что раввин со смолокурни велел, чтобы ему отказали от места в ешиве и попросили съехать с квартиры. Отец, наш квартирант Менахем-Мендл и все достойные обыватели считают раввина со смолокурни святым человеком и мудрецом. Они говорят, что, если бы директора ешивы не уволили, в Валкениках больше не было бы ешивы. Может быть, человек он и неплохой, но дикий. Я уверена, что и с женой он не в ладах из-за своей дикости.

— Что может знать раввин со смолокурни и что могут знать все о Цемахе? — ответила Роня с издевкой в охрипшем от плача голосе. — Раввин со смолокурни знает, что Цемах предложил моему дорогому муженьку стать главой ешивы? Азриэл рассказывал об этом дома тогда, во время Пейсаха, и не мог понять, почему директор хочет сделать его здесь главой ешивы. Даже ты и отец не сообразили тогда, почему Цемах это делает. Одна я поняла, что он хочет сделать моего мужа главой ешивы и даже доплачивать ему за счет своего собственного жалованья, чтобы Азриэл не разъезжал по заграницам, и я бы не была одна. Он мне нравится и с его гневом, и с его желанием сжечь светские книжки. Он не мог смолчать, когда эти пересмешники из библиотеки возвели навет на липнишкинского ешиботника. И то, как он ушел из местечка — пешком, с маленьким свертком под мышкой, — мне в нем тоже нравится. Мне все в нем нравится, — сказав это, Роня снова зашлась в плаче, как будто источник ее слез постоянно пополняла осенняя дождевая вода. — Кто он такой, этот раввин со смолокурни, велевший выгнать такого благородного человека? Если он такой большой праведник и мудрец, как про него говорят, то должен был знать, что он сделал мою жизнь пустой и тоскливой.

Все это время Махазе-Авром стоял, склонив голову, и слушал. При последних словах он вышел из сеней и спустился с крыльца под проливной дождь. Хайкл шел вслед за ним и на протяжении нескольких минут не ощущал, что промокает, так он опьянел от удивительной сладкой горечи слов Рони. Он чувствовал, что не выдержал бы такого испытания с младшей дочерью резника, и поэтому ему было тревожно за своего ребе. В то же самое время ему было приятно, что ребе услышал эти жестокие слова, направленные против него за то, что он велел прогнать директора ешивы.

Они вышли на Синагогальную улицу и приблизились к большой синагоге, сиявшей навстречу им туманным светом зажженных в ней светильников. В окна было видно множество евреев со склоненными головами. Всхлипывания и рыдания раздавались все громче. Чтение «Слихес» уже заканчивалось. Но, вместо того чтобы войти внутрь, реб Авром-Шая остался стоять на синагогальном дворе. Холодная, как лед, вода стекала с его жесткой шляпы, заливая лицо. Сквозь сдавленные всхлипывания он повторял вслед за евреем, который вел молитву, стоя на биме: