Хаим Граде - Цемах Атлас (ешива). Том второй

Слушатели понимали, каков выход. В Наревку надо отправить пару старших учеников, которые поддерживали бы там начальную ешиву, а для реб Дов-Бера-березинца — подыскать другое местечко. Однако ешиботникам не хотелось ехать, они молчали. Реб Дов-Бер загорелся.

— Тот, кто постоянен в изучении Торы, всегда гоним. «День короток, а работы много» [152] Пиркей Овес, 2:18. , — говорил он.

Он хотел успеть проглотить всю Тору и дать к ней все возможные комментарии. Но помнил, что он всего лишь смертный и за ним придут другие. Что же останется для них, если все возможные комментарии к Торе уже даст он? Этот вопрос становится еще труднее, когда речь идет о новогрудковских мусарниках. Ради того, чтобы вырвать еврейского ребенка из рук евсеков в России, они самоотверженно рисковали собой.

— Как же тогда получается, что сегодня, когда не надо рисковать жизнью, они ничего не хотят сделать для распространения изучения Торы? — реб Дов-Бер Лившиц повернул голову туда, где сидел реб Цемах Атлас, чтобы тот знал, что он имеет в виду именно его! — А объяснение таково, — напевно продолжил свою речь реб Дов-Бер. — Именно потому, что в нынешние времена не надо рисковать жизнью, они ослабели. Есть такой сорт людей, у которых мерой поступков является не само выполнение заповеди или совершение греха, а то, насколько они при этом рискуют. Если то, что такой человек не сдастся, будет стоить ему здоровья и даже куска жизни, он не уступит. Однако в недооценке небольшого испытания кроется самая большая опасность. Легче выдержать большое испытание, требующее напряжения всех наших сил единовременно, чем иметь дело с маленькими испытаниями изо дня в день, — вздохнул глава ешивы из Наревки и замолчал.

«Пришел учить, а оказалось, что сам учился» [153] Вавилонский Талмуд, трактат «Сангедрин», 8:73. , — подумал он. Не только ломжинцу, но и ему, Дов-Беру-березинцу, было легче проявлять самоотверженность, когда он был еще холостяком в России, чем сейчас справляться с мелкими, будничными невзгодами.

Зундл-конотопец, выступавший на собрании группы в качестве поддержки реб Дов-Бера, вспылил: да как такое возможно?! Он остался старым холостяком, и его единственная радость в жизни — работать с младшими учениками, чтобы они выросли людьми, находящимися на высоком уровне духовности. О себе самом он забывает. Глава ешивы доволен тем, что у него есть помощник, поэтому и не торопится найти для него партию и даже не спрашивает, нужны ли ему деньги на новую одежду. Однако если мусарники вдруг не пойдут дежурить у больного товарища, то это конец света и надо закрывать дом мусара, как обанкротившийся лавочник закрывает свою лавку. Зундл-конотопец поискал своими пронзительными глазками, с кого начать, и снова взялся за пултуского хасида, который уже побывал козлом отпущения. Измученный до смерти этой наводящей черную тоску беседой, хасид пару раз выбегал в уборную, подолгу там задерживался, а возвратившись, долго мыл руки, после чего сосредоточенно произносил, зажмурившись, подобающее случаю благословение.

— Праведничек, мы вас знаем! — заорал конотопец. — Хасиды думают, что ребе выполняет заповеди за них, он лезет вместо них на небо. Но мусарники знают, что Тора — это обязанность каждого человека, все обязательно нужно делать самому!

Зундл распалился и начал нападать и на Янкла-полтавчанина:

— Кто был большим дикарем, чем Исмаил? Сама Тора называет его этим именем [154] Намек на слова Торы (Берешит, 17:12): «И будет он дикарь-человек…» . Наши мудрецы, да будет благословенна память о них, рассказывают нам, что он похвалялся перед праотцем нашим Исааком: «Тебя обрезали в восемь дней, а я согласился быть обрезанным в тринадцать лет». На это ответил ему Исаак, что, если Всевышнему будет угодно, он готов пожертвовать даже своей жизнью. И он действительно продемонстрировал это во время своего жертвоприношения. Мораль этого рассказа состоит в том, что дикарь всем мозолит глаза, да еще и похваляется, что ведет войну во имя Царствия Небесного. Но по-настоящему богобоязненный и честный человек неспешен и деликатен. Если надо, он жертвует собой, не надо — сидит спокойно.

Янкл-полтавчанин завертелся, как будто скамья под ним раскалилась. Он ждал, пока Зундл-конотопец заговорит с ним прямо, а не намеками. Тогда он ему ответит, ох как он ему ответит! Но реб Дов-Бер Лифшиц не хотел войны с Янклом-полтавчанином, единственным изо всей компании, кто все-таки выезжал иной раз основывать начальную ешиву в каком-нибудь местечке. Поэтому реб Дов-Бер прервал распаленного конотопца и возобновил разговор о ешиботнике, лежавшем в больнице. Товарищи Даниэла-гомельчанина говорили, что он стал придирчивым, капризным, что он неблагодарен. Это как раз то, чего требуют светские, — чтобы ближний, нуждающийся в заботе, не слишком их утруждал. При этом он должен иметь несчастный вид. Если он разорился и не хочет сдаваться, то, пожалуйста, пусть умирает с голоду. Так что же? Пусть у светских нет терпения для больного и нуждающегося, так ведь они и не верят во Всевышнего, который многотерпелив и к ним тоже. Но как же это получается, что сыны Торы не знают, как надо проявлять доброту?