Елена Георгиевская: Брошенный поселок

— А почему вам не продляют регистрацию, а молдаванам продляют? — рассеянно поинтересовался мальчик.

— У нас денег на взятку нет. А в социальном центре открытым текстом сказали: зачем вы приехали, у нас своим работать негде? Сто двадцать тысяч безработных, и это только те, кто на учёте.

Мальчик промолчал: он тоже официально числился безработным, как почти все внештатники.

Из кухонного окна открывался вид на пасторальный пейзаж. Покосившийся деревянный, обтянутый колючей проволокой, забор нелегалов. Бетонный забор соседнего дома. На узкой асфальтовой дорожке — чёрная машина с жёлтой плашкой «Такси». Ни хуя себе, подумал корреспондент, горячей воды здесь нет, указателя нет, магазина нет, зато местные катаются на такси.

— Сюда много всего понаехало с тех пор, как снова появилось электричество, — усмехнулся Фрейман. — Берите документы — тут и наша переписка с генеральным консулом, и анкеты. Покажете редактору.

Размытые истрёпанные ксерокопии. В этой связи рекомендуем Вам до открытия представительства… Уникальный шанс возродиться… Мальчик прочитал: выродиться. Отец и дочь зашептались по-немецки; казалось, это ссора, замаскированная под разговор ни о чём.

Из окна соседнего дома выглянула цыганка в белом, захлопнула ставни и исчезла. Через минуту её платье уже мелькало во дворе. Она что-то осторожно передала водителю из рук в руки.

— У меня мать в РОО работает, — сказал журналист, — я у неё спрошу, нет ли в районе свободной вакансии для преподавателей немецкого.

— Мне девятнадцать лет, и у меня нет диплома, — ответила девушка по-русски с неуловимым акцентом, напоминавшим южный.

— Это никого не волнует. Вы всё равно гораздо лучше знаете немецкий, чем местные училки. И потом, из деревенских школ все сбегают. Если место освободится, я позвоню.

По паспорту её звали двойным именем: Christa Juliana.

Я стараюсь аккуратно расставлять в памяти слова по условному полузабытому порядку. Из слов вылетают гласные, всё превращается в витиеватый ивритский шифр. Из окна виден дом под глянцево-чёрной черепицей. Там никто не живёт.

Я хочу молчать. Но если я буду молчать, я никогда не вернусь обратно. Мать сказала бы, что это проклятое место, но я знаю, что проклятых мест не бывает. Просто люди — стадные животные: если с какого-то места ушло много народа, неважно, по какой причине, и осталось совсем мало — другие вряд ли туда потянутся.

В этом государстве забываешь, что такое читать книги. Мать говорила, что это самая читающая страна. В девяностые годы появились жёлтые газеты на русском языке, и их все читали. Кажется, в России тоже. Некоторые всё-таки читали другое — например, «Советский спорт», подшивки которого валяются у хозяйки в чулане, особенно последнюю страницу с кроссвордом, который никогда не заполнялся отгадчиком больше, чем наполовину.

Если ты приезжаешь в эту страну без денег, ты не будешь ничего читать.

Кроме газеты объявлений. С газетами в области серьёзные проблемы: типографская краска размазана, шрифт составлен из копошащихся блох, или это просто свет опять мигает. Скоро опять всё погаснет, очень хочется спать.

«Требуются подсобные работники… мужчины… требуется… в/о желательно, опыт от 2-х лет… требуется директор предприятия, мужчина, от 35 лет, опыт работы… Требуется мастер по ремонту сигнализации». Вот кем я хочу быть — мастером по ремонту сигнализации, а не убирать грязь за всеми этими мужчинами.

Почти засыпаю. Вижу, как вода в реке высыхает и раскалывается на сухие ломкие пластинки, похожие на диетические хлебцы. Вижу, что открываю глаза, и дом напротив превращается в блочную пятиэтажку с пыльными рифлёными стёклами лестничных площадок, а потом — в двадцатиэтажную башню. Секундой позже башня становится ещё выше, а потом пространство с обеих сторон как будто зашивают на живую нитку — вот и нет ничего.

Ничего не будет, и мне не придётся учить чужих детей чужому языку, и всё языки чужие. Я не хочу говорить. Оставьте меня в покое.

Утром отец вышел во двор с лопатой и начал выгребать из канавы шприцы с контролем. Хозяйка убралась наконец в свой чуркестанский ларёк в соседней деревне, пригрозив, что «если до её возвращения не станет чисто, все пойдут на хуй». Вдалеке, над глянцевыми крышами, стлался медленный дым — горели торфяники. Отец остановился передохнуть и увидел ментовскую машину и выходящего из неё лейтенанта. Однажды менты уже появлялись тут, вывозили с ничейной дачи цыган.