Валери Тонг Куонг - Простишь – не простишь

– Ты мне веришь, сыночек, и правильно делаешь. Я поняла, кто тебе нужен. Поняла, чего ты хочешь. Я тебя не подведу, обещаю!

В дверь барабанили все громче. Сейчас разнесут в щепки. Что у них там, таран? Вот гремят! Каждый удар болезненно отзывался в голове. Тошно мне. Тошно! Тошно!

С трудом поднялся. Колени подгибались, брюхо ныло, глаза не разлеплялись, во рту помойка. Двинулся было к прихожей, но под ноги подвернулась пустая бутылка, я чуть не упал.

Чтоб забыться, упиться до беспамятства, я накачался дешевой водкой. Как ты, отец.

Я-то знаю, не она тебя отравила, алкоголь ни при чем. Нечего сказать, несчастный случай! Я делал вид, что верю маме, как все, хотел ее поддержать, помочь.

Что за бредовый эпикриз они состряпали? Со дня твоих похорон все думаю и думаю, а понять не могу. Может, твоя жизнь была застрахована? И мать боялась потерять страховку – чего проще? Или ей стало стыдно перед соседями. Мол, пусть не думают, что ты струсил, сбежал.

Нашла твое мертвое тело и взвыла. Не от горя, от ярости. Точно, страховки чуть не лишилась.

Я первый прибежал на крик в вашу спальню. Мать сейчас же заперла дверь, чтобы не вошли остальные.

Каждую субботу мы отправлялись за покупками в супермаркет и обедали в местной забегаловке – настоящие рестораны нам были не по карману. Мясо пережарено, овощи плавают в водянистом соусе бешамель. По нашему скромному мнению, королевский пир!

В нарушение традиции ты сказал:

– Ступайте с мамой, а я останусь дома. Меня чего-то в сон клонит.

И забылся вечным сном.

Никто не ждал, что такое случится. К нищете ты привык, всю жизнь не мог выбиться из нужды. Твое терпение казалось безграничным, взгляд давно потух и остекленел, спина покорно согнулась. Что с тобой стряслось за неделю? Почему ты выбрал именно ту субботу?

Ты много пил, кто же спорит. Руки у тебя по вечерам тряслись, координация нарушалась. Я помогал тебе снять спецовку. Ты и ключ в скважину не сразу вставлял. Но мыслил ты на удивление здраво, говорил разумно, не болел. В смысле, ничем таким, смертельным.

В роковую субботу ты выпил бутылку водки. Но доконала тебя не она, а пригоршня таблеток. Лекарства освободили, помогли уйти. Рядом с твоим окоченевшим телом мы нашли россыпь пестрых упаковок. Разных. Тут тебе и снотворные, и антидепрессанты. Все вместе, чтобы уж наверняка.

Мама залепетала:

– Послушай, это я на кровати утром оставила пустые пузырьки. Начала разбирать аптечку, хотела их выбросить, но не успела, пошла с вами в магазин… Понимаешь? Отец вовсе не… И не думай!

Я не дал ей договорить. Жалко слушать, как она мучается, пытается выдумать правдоподобное объяснение и не может. Хотелось ее успокоить, утешить. Чтоб мама не плакала. Мы и так остались без отца. А мне было всего десять. И чувствовал я себя совсем маленьким. Боялся тебя, ледяного, застывшего, неподвижного, с выпученными глазами. Поэтому поскорее закивал:

– Да-да, я все понял, ты не волнуйся!

Мать сгребла пузырьки и разорванные упаковки и затолкала на дно своей сумки.

Потом пришел знакомый врач, они заперлись и о чем-то долго шушукались. Врач оставил на кухонном столе эпикриз. Я мало что смыслил в медицинских терминах, но главное понял: причина смерти – остановка сердца.

Нет, сердце не подвело. Истинные убийцы – бесконечные унижения, беспросветный изматывающий труд, усталость, безнадежность. Ты умер, потому что тебе надоело быть беспомощной жертвой. Надоело быть рабом. В десять лет я не знал таких слов, я не смог бы ничего сформулировать. Зато почувствовал это всем существом.

Наверное, мы предали тебя, раз не заявили о самоубийстве?

Мать страшно злилась. Ты бросил ее одну с пятью детьми. Нам действительно солоно пришлось, сам знаешь. Так что не ей было за тебя заступаться, искать правды. К тому же ты показал, что не слишком дорожишь женой, когда отправился на тот свет по собственной воле.

Но я-то знаю, ты поступил по совести. Не захотел, чтобы твои дети брали пример с безвольного, слабого, безответного человека. Не заразил нас депрессией, пессимизмом, не приучил день за днем, год за годом глотать оскорбления, как делал это ты сам. А дать сдачи не мог, иначе бы потерял работу. В почти вымершей, заглохшей промышленной зоне ею все дорожили, потому что многие предприятия вообще закрылись из-за бездарности владельцев, которые не сумели приспособиться к новой экономической ситуации.

Из человека ты давно превратился в машину. Машину, что производит модную обувь для богатых. Машину, что худо-бедно кормит большую семью. Быть настоящим мужем и отцом не хватало сил, твою жизнь неумолимо перемалывал конвейер. Ты устал быть шестеренкой в отлаженном механизме. Подумал, что лучше детям расти без отца, чем с таким вот, конченым и никчемным.