Почему же продажи препарата, на который производители возлагали столько надежд, провалились? Эксперты полагают, что это произошло из-за консерватизма и страха перемен в целевой группе. Гомосексуалы боятся разрушить привычный, тщательно выстроенный социальный гомеостаз. Их пугает необходимость заново строить свою жизнь, пожертвовав усилиями и временем, вложенными в строительство предыдущей, а также неизбежное расставание с партнерами. Геи и лесбиянки пытались представить себя и свою жизнь после "излечения" и пугались перспектив, потому что представить это невозможно - как невозможно, например, заранее вообразить, что такое просветление...
Производители надеются спасти продажи, переориентировавшись на другую аудиторию. Теперь они хотят продавать препарат гетеросексуалам, но пока не смогли убедительно объяснить причины, по которым он им показан. Над задачей работают специально нанятые социологи и лидеры общественного мнения".
Клик!
Жизнь между тем продолжалась. Егор заезжал на Кавайного-четырнадцать еще пару раз, но не заставал там Нину; она по-прежнему жила у отца.
Ему нравилось бывать у Тульчинских. Они были семьей старой культуры, настоящими интеллигентами, каких ныне редко встретишь. Это относилось и к Алехандро: гулловские андроиды обычно усваивают манеры своих владельцев. Визиты на Кавайного сильно отличались от привычных Егору походов в гости, почти всегда сводившихся к приему псилоцибинового геля и просмотру снятого хозяевами домашнего порно, а то и к чему похуже.
Егор приезжал в приподнятом настроении, предвкушая очередную интересную беседу, и ни разу не был разочарован. Слушая любины рассказы с бесконечными примерами из ее жизни и случаями ее знакомых, он постоянно убеждался в верности "психологии роботов" по отношению к людям. По мере того, как росло его понимание соционики, этой запретной науки для избранных, он все отчетливее понимал, какая ценность нежданно попала ему в руки.
Егор заметил, что любино нежное отношение к дочери отчасти перенеслось на него. Он был окружен заботой и трогательным вниманием. Люба явно воспринимала его как существо той же породы, что и дочь, и бессознательно реагировала на их полное психическое сходство.
Удовольствие от общения омрачалось лишь отсутствием Нины. В сигаретном дыму над столом Егору чудился ее призрак, висящий немым укором их веселью. Даже тревога о Сурмилове не могла отвлечь его от переживаний. Вспоминая о Нине, он испытывал вину и неловкость.
Привычная лихорадочная влюбленность без взаимности под влиянием знакомства Егора с соционикой приобрела новые черты. Раньше он бы терпеливо страдал, меланхолично подумывая об обращении к Сурену Ашотовичу за таблеткой от приступов несчастной любви. Сейчас было иначе. Частица души Егора, ответственная за нежные чувства к девушкам, мучительно умирала, будто раздавленная сапогом мышь. Каждая мысль о Нине вызывала боль утраты особого сорта. Егор оплакивал не действительно потерянное, а то, что он даже не надеялся получить. Почему-то такая боль мучительней вдвойне.
Боль, ежедневная агония при мысли о ней. Проклятие неразделенной любви! Егор мстительно подумал, что купидона с любиной тарелки, засадившего стрелу не в то сердце, нужно не щекотать, а повесить на собственных кишках. В назидание прочим, чтобы представляли последствия своих ошибок. Его ум, однако, хладнокровно предвидел момент, когда положенный период боли завершится и можно будет осмотреться в поисках более подходящей кандидатуры. Приобретя опору в соционике, Егор уже знал, как искать будущую любовь.
Эта странная раздвоенность разума и души немало удивляла его. Ослепленный болью, он метался между ними, не в силах выбрать окончательную сторону. Душа кричала, что страдания невыносимы. Опыт и ум говорили, что излечение - лишь вопрос времени.
Егор твердо решил, что знакомство с Ниной будет его последней соционической ошибкой. Отныне он не подойдет к девушке, если над ее головой не будет гореть изумрудная надпись "ESTJ".
Не получив ответа ни на одно из отправленных Нине электронных писем, Егор отчаялся и решился на последнее, крайнее средство - возобновление религиозной практики. Звенигородский храм был единственным местом, где шансы встретить ее не равнялись нулю. Дождавшись воскресенья, он нарядился в свой лучший костюм - "поющие" пиджак и брюки, склеенные из наноматериала, нежно звенящего при ходьбе - и отправился на мессу. Картины сжигаемой напалмом деревни на видеофутболке выражали его душевное смятение и боль.
Читать дальше