Сергей Марьяшин: Писатель и рыба [СИ]

Они встретились в послеполуденный час, когда большинство отдыхающих уже отобедали и лениво разбредались из столовой по своим номерам. На границе двух сред, двух ничем не похожих миров, столкнулись нос к носу великий (как он сам полагал) русский писатель и рыба. Они смотрели друг на друга. Он сверху, едва шевеля ластами и нависая над ней словно бог; она снизу, выпучив любопытный, похожий на черный камешек глаз. Она даже легла на бок для лучшего обзора. Писатель думал о том, как уродлива эта рыба, несмотря на праздничную расцветку, о невкусной телятине на обед, а еще о том, что худощавая дама с татуировкой и ребенком за соседним столом, кажется, бросала на него заинтересованные взгляды. Он пытался вспомнить, был ли с нею муж, или хотя бы пол ребенка, но память буксовала. Ничто не шло на ум, кроме искусно вытатуированной рыбы на ее плече. Забавное совпадение! Телятина завладевала желудком, а через него мозгом. Мысли стали ленивы и медленны, как волны Красного моря; как официанты в столовой, что никак не несли ему заказанную колу. О чем думала рыба и умела ли она думать вообще, писатель не знал.

Он вспомнил, как уже видел эту — или похожую на нее — рыбу намедни перед обедом. Интересно, подумал он, что тогда я представлял, будто тщательно целюсь и стреляю в нее из подводного ружья. Он даже сложил руки пистолетом и произнес «бум!», мысленно увидев молнию остроги, проткнувшую рыбу насквозь. Когда рыба была «убита», он вдруг подумал, что не знает, съедобна ли она. Может быть, он убил ее зря.

От рыбы мысли унеслись дальше, к его жизни и главе нового романа, на которой он застрял уже пару месяцев назад. Текст зашел в тупик, это ясно, но писатель не мог понять, в чем именно он ошибся, где свернул не туда. Номер заполнен исчерканной бумагой с блок-схемами сцен, ноутбук так и не извлечен из чемодана… Может быть, имеет значение состояние, в котором пишешь? Как с этой рыбой: когда голоден, представляешь, что хочешь ее съесть. А когда сыт, как сейчас… — он отрыгнул в трубку: чертова телятина! — тянет поразмышлять о высоком. О той же рыбе, но, так сказать, в философском разрезе. Например, как она, интересно, воспринимает меня? Я больше, сильнее… хотя в воде это сомнительно, и она должна это понимать. Явно понимает: вон как неторопливо следует за мной. Знает, что она быстрее и мне ее не поймать. Но зато я умнее ее. Глупая рыба. Ты понятия не имеешь, кто парит над тобой в дорогой маске и ластах ядовито-салатового цвета, таких ярких, что под водой от них режет глаза. Если бы ты имела хоть каплю воображения, и знала о том, какое место занимаю я в современной литературе, ты бы… я не знаю, подставила мне для автографа свой перламутрово-серый бархатный бок. Но куда там! Мозг с горошину, взгляд как у коровы.

Как объяснить рыбе литературу? В этом плотном сумрачном мире, где снуют рыбы и всякие скользкие гады, которых почему-то не подают в столовой, — каждый день мясо, от которого уже тошнит, — сама идея культуры кажется чужеродной, противоестественной, почти инопланетной. Неуместной. Хорошее слово! Писатель полез в карман за блокнотом, но вспомнил, что висит над коралловым рифом в одних плавках, в которых карманов для блокнотов не предусмотрено. Хотя, он видел в какой-то передаче, как аквалангисты писали что-то специальными карандашами в толстых подводных блокнотах.

Однако, куда девалась эта рыба? Он вспомнил татуировку на плече дамы за соседним столом. Не совсем в его вкусе, но на безрыбье, как говорится, сойдет. На безрыбье… Писатель гулко хрюкнул в трубку, радуясь каламбуру. О, вот она! Он сделал пару сильных гребков, чтобы приблизиться к рыбе и рассмотреть ее вплотную. Отяжелевший от еды, он полагал, что весь мир, включая желтогубую рыбу, замедлился вместе с ним. Это был не солипсизм, но уверенность, порожденная статусом. Не здешним, в зеленом мире искаженных размеров и преломленного света, а его статусом в далекой России, где он однажды даже выступал по телевизору в какой-то передаче.

Но глупая рыба не понимала оказанную ей честь. Нервно вздрагивая плавниками и треугольным хвостом, она каждый раз ускользала от толстых писательских пальцев. Устав ловить ее, он мысленно выругался, развернулся и, тяжело двигая ногами, поплыл к берегу, размышляя, что заказать в пляжном баре: пиво или снова колу. Колу он пил в обед, а пивом злоупотребил вчера. Тяжелый выбор… Какой ерундой ему, великому человеку, приходится забивать свой ум! Уму непостижимо. Он насупился в маске. Еще один каламбур. Это нехорошо. Писать каламбурами даже хуже, чем нечаянно рифмовать глаголы. Непрофессионально, безвкусно, в конце концов.